– А-а-а… это… – протянул Белянин. – Давай завтра, когда он проспится. Пошли, – обратился он к другу, снова дергая того в сторону двери. Лана тоже уперлась ногами и потянула брата в противоположную сторону.
– Эй! Вы меня сейчас порвете! – возмутился Дима, пытаясь вырваться. Пока Джен и Фера стояли и смотрели на разворачивающееся действие, на яростные взгляды Саши и Ланы, Покровского спас неожиданно появившийся Легков.
– Быстрее! Лисе, кажется, плохо! – проорал тот, врываясь на крыльцо и хватая первого, кто попался ему на пути. Этим первым оказался не ожидавший подставы со спины Белянин. Он отпустил Диму, и тот упал на деревянный пол.
– Что с Лисой? – выкрикнула Джен, скрываясь следом за Ферой, Ромой и упирающимся Беляниным в доме. На крыльце остались только вздохнувшая облегченно Лана и удивленно озирающийся Дима.
– Что это было?
– Да Рома опять преувеличивает, – отмахнулась его сестра.
– Я не про это… – пробормотал Покровский, поднимаясь с пола и натыкаясь взглядом на тетради, зажатые в руке. – А, точно! Я с тобой поговорить хотел.
– О чем? – подозрительно прищурилась Лана.
Когда Саша оторвался от обезумевшего друга, спящей сестры и двух ее ненормальных подруг, Лана уже сжимала в руках записи матери, которые рассказывали о жизни Софьи Покровской.
Толстая потрепанная тетрадь была исписана размашистым почерком, который с трудом можно было разобрать.
– Спасибо, – выдохнула Лана, пробегая взглядом по страницам и благодарно кивая зевающему брату. – Почему ты отдаешь мне их сейчас? Раньше даже полистать не давал.
– Только обещай, что не сделаешь меня козлом отпущения. Я ни при чем… – Дима поднял руки в защитном жесте, заставив сестру насторожиться. – Это все родители… – предупредил он. Лана удивленно подняла брови, не понимая, к чему клонит брат. – Вторая тетрадь, пятнадцатая страница.
Девушка нахмурилась, но открыла указанную братом запись и пробежалась по ней глазами. Ее лицо несколько минут казалось непроницаемым, а потом она невесело усмехнулась.
– Вот как? – спросила она сама у себя, чувствуя необъяснимое облегчение, смешанное с малой толикой сожаления. Дима виновато молчал, словно был причастен к тому, что между их семьей и семьей Исуповых много лет назад был заключен договор на брак. – Может, так даже лучше… – невесело хмыкнула Лана, захлопывая тетрадь. Брат настороженно смотрел на ее серьезное лицо и совершенно не понимал ее реакции.
– Эй… Ты как? Может, покричать хочешь? Посуду побить? – осторожно предложил Покровский, пока его сестра в уме просчитывала все выгоды сложившейся ситуации. Как ни странно, ни злости, ни разочарования, ни обиды на родителей или на жизнь она не чувствовала. Только усталость. – Может, стукнуть меня хочешь? – тем временем не сдавался Дима, которого реакция сестры пугала даже больше, чем та, на которую он рассчитывал все годы молчания.
– Не волнуйся. Я не злюсь….
Девушка тяжело вздохнула, прижала дневники матери к груди и спустилась с крыльца.
Она не успела далеко уйти, как ее нагнал растрепанный Белянин.
– Лана, его можно разорвать, – тут же выдохнул он, когда увидел девушку. Покровская настороженно прищурилась. Услышанное ей не понравилось.
– Что?
– Договор. Его можно разорвать.
– Ты знал? – пораженно перебила его Покровская. Саша замер на мгновенье, а потом кивнул и тут же попытался что-то сказать, но Лана его перебила, обращаясь к Джен и Фере, которые тоже появились на крыльце, счастливо что-то обсуждая. – Я в комнату Бунтарщиц. Не трогайте меня. Переночуйте здесь, пожалуйста.
С этими словами она вырвала у Белянина свою руку, одарив того злым взглядом, и переместилась, пытаясь сдержаться и не показать друзьям выступивших слез.
Из предсмертных записок Стихий
Заботясь друг о друге, мы часто пытаемся утаить правду, способную ранить, но рано или поздно она обязательно всплывает наружу.
Мне больно не из-за того, что меня обручили с Владом, с тем, кого я не люблю. Мне больно из-за предательства. С одной стороны, я понимаю и Диму, и бабушку, и Влада, и Сашу, но с другой…
Брат боялся рассказать мне, потому что прекрасно понимал, как бы он сам отреагировал на такое заявление, потому что не хотел заставлять меня страдать. Но оттого, что он знал это слишком давно и молчал, мне только хуже. То же самое касается бабушки. Она не хотела, чтобы я страдала, ведь прекрасно понимала, что Влада я люблю скорее как брата, а не как потенциального жениха. Даже несмотря на то, что должна была бы, ведь договор заключен, а значит, он должен был стать моей половинкой.