— Нехорошо, — сказал Янек.
— Могло быть хуже, — посмеивался Густлик.
— Отходят, — сказал Саакашвили, наблюдая через амбразуру, как отползает пехота и три машины дают задний ход.
— Так, — встревожился Кос. — Станут вне досягаемости фаустпатронов и будут лупить снарядами по нашему колпаку, пока не раздолбают.
На минуту в бункере повисло молчание. Еще один выстрел из винтовки, еще две очереди из пулемета — и, словно подтверждая слова Янека, рядом разорвался снаряд. В амбразуру полетели песок и осколки. С потолка открошилось несколько камней, которые слабо держались в бетонной массе.
Осколок попал в лежащую в углу гармонь Томаша, клавиши и металлические кнопки рассыпались по бетону. Елень бросился к ней, но разбитый инструмент лишь бессильно вздохнул.
— Черт бы их побрал! — выругался Густлик и спросил: — А нам что делать?
— Сам знаешь: только ждать.
Елень, о чем-то думая про себя, поставил в угол саблю Григория и вещмешок Черешняка, положил сверху фуражку ротмистра, поправив ее, чтобы, лежала прямо.
— У него уши опухнут, когда узнает о гармошке, — пробормотал Густлик, а затем, присев на корточки рядом с Косом, обратился к нему: — Янек, а если мы тихонько в шлюз, на баржу и по течению… Ведь сигнала, который должен быть, не будет, а?
Два снаряда один за другим ударили по колпаку, и на левой стене вырисовалась небольшая, но хорошо заметная трещина.
Янек знал, что это означает близкую смерть, однако в ответ на предложение Густлика отрицательно покачал головой. Затем подошел к амбразуре и посмотрел в поле. На переднем плане пылали «пантера» и самоходное орудие, два столба светлого дыма подпирали ясное небо.
В предохраняющей от паводков насыпи, одной из тех, которые густой вогнутой решеткой лежат на низких полях между Одером и узким рукавом, протекающим по старому руслу и называющимся рекой Альте-Одер, пехотинцы в течение одной ночи отрыли командный пункт полка, поспешно замаскировав его пучками тростника и увядшими ветками.
В небольшом убежище, имеющем с западной стороны длинную смотровую щель, стояли несколько штабных офицеров и радистов, телефонист и командир полка, который охрипший голосом кричал в трубку:
— Я говорил, что время перед рассветом — твое! А теперь лезь по голой земле, ползи, но к насыпи должен добраться… Что будет потом — мое дело. Вперед, черт возьми! «Барсук» и «Куница» на исходных позициях. Ждем тебя.
Телефонист на лету поймал брошенную трубку.
— Привести советского разведчика и этого босого танкиста.
— Есть! — ответил начальник охраны штаба и вышел, отвернув брезент.
Полковник в бинокль осматривал луга предполья, городские дома, окруженные зеленью и белизной садов, начинавших цвести. Сады тянулись по лесистому откосу Зееловских высот. Немного левее, над горизонтом, виднелись два светлых столба дыма и слышен был резкий звук непрерывно стреляющих орудий. В то же время вокруг КП было спокойно — лишь трещали автоматы да вели огонь две или три батареи батальонных минометов.
— Хитрецы, — пробурчал полковник, обращаясь к начальнику штаба. — Мы у них под носом, а большинство орудий молчит.
— Ждут, — кивнул головой майор и добавил: — Дамбы — как ловушка. Если даже танкист говорит правду, то за ночь его друзей могли вытеснить из шлюза.
— Ночью не вытеснили, — усмехнулся полковник и показал рукой на узкие столбы дыма на горизонте. — Однако не знаю, теперь…
— «Барсук», — сказал телефонист, подавая трубку.
— Слушаю… Так… Понял… Ждать, только ждать, пока не будет приказа.
Брезентовый полог приподнялся, и вошли Черноусов с Черешняком, а за ними проскользнул хорунжий из комендатуры и остался у дверей.
Полковник никому не дал доложить. Взял Томаша за руку и подвел к смотровой щели.
— Где ваш шлюз?
— Не видно.
— Там? — спросил со злостью полковник и показал рукой вправо.
— Нет. Примерно там, где вон те два столба дыма. Пора бы, гражданин полковник…
— Не мудри. — Командир качнул головой и, легко оттолкнув его, спросил Черноусова: — Много заграждений на плотинах?
— Нет.
— В зданиях?
— Немного. Но над самой землей в стенах сделаны амбразуры. Есть для стрелков, но есть и большие, для орудий, для стрельбы прямой наводкой…
— Около моста на площади расположена зенитная батарея, — вмешался Черешняк и в ответ на вопросительный взгляд полковника сказал: — Я видел.
— Издалека?
— Совсем близко, — многозначительно произнес тот и добавил: — Был договор, чтобы на рассвете красные очереди…
— Старшина, — сказал полковник, не слушая Черешняка. — Остаетесь при штабе до взятия Ритцена, а там встретите своих. Так я договорился по телефону. Город — как ворота в стене. Когда сорвем их с петель, две армии через них двинутся.
— Есть просьба, товарищ командир полка…
— «Четырнадцатый» из «Росомахи», — доложил телефонист.
— Ну и как? — бросил полковник в трубку и с минуту слушал. — Хорошо. Остальное меня касается, как умершего свадьба. Ты на плотине? На плотине?.. Хорошо. Сиди… Что с того, что у вас там пекло! Сделаешь шаг назад — под суд отдам, а кто первым в город ворвется — тому не пожалею награды.
Окончив разговор, он бросил по привычке трубку и приказал начальнику штабной охраны:
— Давай на позицию пулеметной роты, и пусть дадут три длинные трассирующие очереди на те два дыма. Красными. И низко над землей…
— Они уже ждут, — ответил, козыряя, офицер и вышел.
— Есть просьба, товарищ командир полка, — повторил Черноусов.
— Какая?
— Ждать при штабе для того, кто не привык, скучно. Прошу разрешить присоединиться к батальону «Росомаха». Там у меня знакомый сержант, и товарищ полковник говорил…
— Что говорил?
— Насчет медали. Польской пока у меня нет, — показал он на гимнастерку, откидывая плащ-палатку.
Полковник посмотрел ему в глаза, крепко пожал руку и только потом сказал:
— Хорошо.
Черноусов, козырнув, сделал поворот кругом. За ним вышел Черешняк, а за Черешняком, как тень, — хорунжий. Они молча двинулись к передовой, а затем, пригнувшись, побежали по открытому месту. Только в траншее офицер придержал Томаша за плечо:
— Рядовой, вы куда?
— Со старшиной.
— За каким чертом?
— Чтобы поближе… Там товарищи остались, — показал он рукой в сторону шлюза.
В нескольких десятках метров в стороне, с соседнего укрытия, вырытого в насыпи, закудахтал басом ДШК — крупнокалиберный пулемет. Плоской дугой, словно железный прут, раскаленный в огне, перечеркнула небо длинная трассирующая очередь.
10. Половодье
Снаряды повредили бетонное перекрытие блиндажа. Трещина на левой стене увеличивалась с каждым попаданием и наконец разошлась настолько, что образовалась длинная щель с рваными краями, через которую пробивался рассвет, грязный военный рассвет с задымленным небом.
Густлик взглянул вверх красными от пыли глазами, вздохнул и прошептал:
— Не дождемся мы этого сигнала…
Дал очередь из автомата по немцу, приподнявшемуся бросить гранату. Немцев было больше десятка. Прячась за остатками стены и в руинах дома, они ловили мельчайшую оплошность обороняющихся. «Рано или поздно кто-нибудь из них попадет в амбразуру — и тогда конец, — думал Елень, — если только перекрытие раньше нам на голову не свалится».
Два танка и самоходное орудие методически выпускали снаряд за снарядом. К счастью, с фронта амбразуру прикрывали развалины, и снаряды, падая в плоское перекрытие под острым углом, рикошетом отскакивали и с воем, как бы злясь, падали на минное поле за шлюзом, взрываясь вместе с насыщенной тротилом землей.
Густлик снова посмотрел в щель и в первое мгновение не поверил своим глазам, он даже потер ладонью лоб и глаза, — бурую голубизну неба прошили рыжие полосы трассирующей очереди.
— Красная! — закричал он, перекрывая треск пулемета и разрывы снарядов.
Ему не ответили ни стреляющий из пулемета Григорий, ни Янек, притаившийся со своей снайперской винтовкой.