— Он слишком тяжел, — проговорил подхорунжий, — на танке поедет.
Елень действительно почти весь путь проделал не в танке, а на башне, и, хотя ветви деревьев порой едва не сбрасывали его на землю, он удерживался и продолжал внимательно всматриваться вперед. Дорога была извилистой, но, к счастью, недалекой. В зарослях остановились, чтобы не обнаружить себя прежде времени. Козуб побежал вперед и скоро вернулся.
— Есть? — спросил его Кос.
— Есть. Нужно только проверить, какая охрана.
— Я пойду.
— А я тем временем панну Гонорату отвезу, — попросил Густлик.
Ехали быстро и молча по гусеничному следу, в темноте, подсвеченной луной. Гонората, казалось, ждала, что скажет Густлик, а в нем, чем дальше они отъезжали от танка, тем больше росло недовольство собой. Вдруг «Рыжему» придется вступить в бой? В экипаже осталось всего трое, поскольку командир ушел на разведку. Он чувствовал, что спина у него покрылась испариной, хотя было далеко не жарко.
— Вы еще приедете? — спросила Гонората, когда они остановились перед генеральской виллой, и заглянула ему в глаза.
— Приеду, — заверил он.
Он крепко сжал обе ее руки и, не слезая с мотоцикла, умчался. По лесу летел, не разбирая дороги, и с облегчением вздохнул, лишь когда увидел приземистые горбы танков между деревьями.
— Где поручник?
— Впереди.
Густлик отдал мотоцикл разведчикам, а сам отправился на опушку леса. Не доходя нескольких метров, на невысоком пригорке в зарослях ивняка он рассмотрел припавшую к земле фигуру поручника Козуба, а рядом, пощуплее — Лажевского. Оба молчали. Казалось даже, что они поссорились: подхорунжий сидел спиной к офицеру и только время от времени поворачивал голову и исподлобья поглядывал в его сторону.
За лугом, поросшим высокой травой и редким кустарником, белели в неверном ночном свете песчаные края противотанкового рва, чернела насыпь вдоль канала, а над ним торчали две половины разводного моста и виднелась сторожевая будка.
Густлик выбрался из кустов, прокрался вперед, пригибаясь к земле, и шепотом доложил:
— Отвез. На случай чего у нее там трофейные автоматы.
Козуб не ответил и только жестом приказал ему присесть. Снова надолго наступила тишина. Подхорунжий шевельнулся, хотел что-то сказать, но под грозным взглядом офицера снова замер.
Они не услышали ни единого шороха, не заметили никакого движения, но внезапно в нескольких метрах перед ними появились Шарик и Кос. С обоих стекала вода. Сержант был в одних трусах и с охотничьим ножом, висевшим через плечо на ремне.
— Ров танки преодолеют без труда. Часовых на мосту — двое.
— Ну, значит, поехали, — оживился Лажевский. — Надо было сразу их снять…
— Зато по ту сторону не одна пушка, а целая батарея крупнокалиберных зениток.
— Черт, — выругался Густлик.
Снова наступила тишина. Янек отошел за кусты, обтерся полотенцем, потом вытер им собаку, быстро надел рубашку, натянул штаны и куртку.
Искоса он поглядывал на неподвижно сидевших командиров, не переставая думать, что предпримет Козуб в этой ситуации. Если он не хочет проторчать здесь до рассвета, ему придется атаковать, но тогда без потерь не обойтись. Не все танки дойдут до Крейцбурга.
— Потеряли больше часа, — не выдержал молчания подхорунжий, — придется возвращаться.
— Нет, — прервал его Козуб. — Лучше иметь перед собой захваченную врасплох батарею, чем изготовленный к бою расчет. Посмотрим, не удастся ли их чем-нибудь отвлечь.
Поручник встал и скользнул в заросли. Кос последовал за ним.
Лажевский склонил голову и стиснул сплетенные пальцы так, что хрустнули суставы.
— Больше мудрим, чем воюем. Три орудийных ствола, и до сих пор ни одного выстрела.
— На старом танке нас было четверо, — поддержал разговор Елень, — а теперь пятеро. Стал я начальником над перископом и радио — только приказы отдавать. А раньше, бывало, сам заряжал. Рука так и чешется — хочется нажать на спуск.
— Во-во. Я тебе скажу, этот поручник…
— По мне, — заявил Густлик, — лучше не стрелять, а бой выиграть.
Подхорунжий пожал плечами и ничего не ответил. Отводя влажные от росы ветви, они вернулись к танкам.
— «Грот», «Грот», я «Передовой». Прием, — усталым голосом вызывал поручник Козуб, сидя на башне, и, потеряв наконец надежду, снял шлемофон. — Спят они, что ли?
— Гражданин поручник, на нашем танке новая радиостанция, — подсказал Кос.
— Попробуй.
Янек вспрыгнул на борт «Рыжего», достал шлемофон и щелкнул переключателями. Выждав, пока нагреются лампы, он поджал рукой ларингофон.
— «Грот», я «Передовой», прием.
Минутная тишина. Из башни через второй люк выглянул Томаш, Григорий и Франек вырвались через передний и поглядывали наверх, прислушиваясь.
— Лидка, спишь? Отзовись, Лидка! — вызывал Янек.
Подошел Козуб, взобрался на танк и недовольно нахмурил брови, услышав эти, не предусмотренные уставом позывные.
— Нет, — ответила девушка сонным голосом. А следующие слова зазвучали уже совсем бодро: — Это ты, Янек? Все живы?
Голос был слышен так отчетливо и ясно, что Шарик встал на задние лапы, передние положил на гусеницу, завилял хвостом и радостно заскулил.
— Все в порядке. Дай Старика.
Сержант протянул свой шлемофон поручнику, и в наушниках тут же зазвучал мягкий баритон:
— Я «Грот». «Первый», слушаю.
— Я «Передовой». Четыре жерди на дороге, прошу горсть гороха без света. Координаты цели: тридцать два ноль три… Пятьдесят один семнадцать на западном берегу. Прием.
Попискивала морзянка, вплетались чужие голоса, а минуту спустя девичий голос тихо-тихо пропел несколько тактов песни, внезапно умолк, и снова донесся голос генерала:
— «Передовой», горох высыпят через двадцать один.
— Я «Передовой», вас, «Грот», понял — через двадцать один.
Козуб снял шлемофон и, возвращая его, слегка пожал Янеку руку, словно хотел поблагодарить.
— Сколько потребуется времени, чтобы снять часовых?
— Шесть минут, — ответил Кос, немного подумав. — Возьму с собой плютонового Еленя. Там потребуется сила, чтобы опустить мост.
— Отправляйтесь.
— А «Рыжий»? — спросил Саакашвили.
— Бездельничать не будет, — заверил его Козуб.
Над насыпью канала, словно две створки крышки от огромного сундука, торчали разведенные половины моста, поддерживаемые широкими решетками. Чернели контуры лебедки и подъемного механизма. Легкий домик, в котором прежде продавались билеты туристам, сбитая из досок будка, служившая для гида убежищем от дождя, теперь были превращены в караульное помещение.
Один из солдат, повесив автомат на грудь, сидел на скамье у стены, а второй лежал, развалившись на нарах внутри, и, пряча огонь в ладони, потягивал сигарету. Что-то зашелестело в траве, насторожив караульного. Он поднялся и стал пристально всматриваться в темноту.
Из гущи ивовых кустов выскочила собака, зарычала и помчалась в сторону моста, то появляясь в лунном свете, то исчезая в тени.
— Собака. — Солдат стал нерешительно поднимать автомат.
— Оставь, — удержал его второй. — Это же немецкая собака.
Он тоже встал, и теперь они оба всматривались в сторону моста, отыскивая овчарку, которая исчезла где-то из виду.
— А где же ее проводник?
Из-за угла домика бесшумно выскользнули две фигуры и одним прыжком подскочили к немцам. Один из них успел еще повернуть голову и вскинуть автомат, но оба тут же как подкошенные рухнули под ударами Густлика и Янека.
Кос сразу же побежал к мосту, а Елень, подняв обоих вместе, взобрался на насыпь и по мокрой от росы траве спустил их в канал.
Плеск воды заглушился нарастающим рокотом самолетов. С противоположного берега, со стороны позиций зенитной батареи, донесся прерывистый вой сирены: тревога.
Елень подбежал к Косу, возившемуся с громадной лебедкой.
— Не идет.
— Подожди, дай посмотрю.
Густлик наклонился к шестерням, внимательно их осмотрел и обнаружил лом, всунутый между двумя зубьями.