— Сыграй.
Томаш заиграл песню, сочиненную Стасько. Всем было тяжело. Было ясно, что вот-вот кончится война и все-таки не все доживут до победы. Надо взять эту проклятую подземную станцию. Взять во что бы то ни стало.
26. Туннель
Холодный утренний свет едва просачивался через заваленные мешками окна в подвал, где разместился штаб. В подвале было темно, и могло показаться, что там никого нет. Только после того как глаза привыкнут к темноте, можно было разглядеть фигуры спящих офицеров и солдат, расположившихся под скамейками у стен. Бодрствовали только дежурный телефонист в дальнем углу да полковник с сержантом, склонившиеся над столом, освещенным электрической лампочкой, подключенной к аккумуляторной батарее. Они смотрели друг другу в глаза, как смотрят после утомительного разговора, а возможно, и спора. Оба молчали.
На столе лежал набросанный рукой Коса чертеж: то, что он видел с крыши здания в районе станции. Рядом лежала небольшая книжечка, взятая Стасько в библиотеке желтого дома, с вклеенным в нее планом берлинского метро.
Полковник пододвинул тарелку с нарезанным хлебом, нож и открытую банку консервов.
— Ешь.
Пока сержант готовил бутерброд из ржаного хлеба и консервированной свинины, офицер говорил:
— Твой чертеж, сделанный с крыши дома, и план подземной дороги совпадают. Очевидно, со стороны затопленного туннеля они не ждут опасности и не должны выставить посты.
— Не должны, — подтвердил Янек, жуя хлеб.
— Я говорю все это для того, чтобы взвесить все «за» и «против». А сейчас пора кончать разговоры, — подвел итог полковник. — Время отдавать приказ.
Сержант хотел встать, но командир полка придержал его рукой за плечо:
— Ешь. Днем я вызову из саперного подразделения водолаза и проверю, нет ли препятствий под водой. Риск большой… С одной стороны, возможность захватить станцию и прорваться к рейхстагу, с другой — жизнь пяти человек.
— И собаки, — добавил Кос.
Полковник улыбнулся и, кивнув головой, добавил:
— Экипажу отвести машину с линии фронта и спать. Разбужу я сам.
Через открытые окна первого этажа была видна башня «Рыжего», покрытая толстым слоем серо-кирпичной пыли, из-под которой едва пробивался зеленый цвет танка. В нише с автоматом на коленях сидел рядовой Юзеф Шавелло. Теплый воздух был полон пыли и гари.
В комнате дремал в кресле Константин с очками в проволочной оправе на носу — это он взялся было пришить оторванную сержантскую нашивку к погону.
Поперек широченной кровати лежали Густлик, Саакашвили и Черешняк. Вихура устроился на составленных в ряд креслах, положив на них перину.
Маруся спала на кушетке. Пальцы ее левой руки покоились на голове Янека, который лежал на диване, подложив под голову вещмешок. Шарик примостился у ног своего хозяина.
За окном раздался залихватский свист. Кто-то насвистывал мелодию марша повстанцев Мокотува.[41] Юзек спустил ноги, поправил обмундирование и встал по стойке «смирно», когда в комнату вошел Лажевский.
— Тс-с-с… — Шавелло-старший приложил палец к губам. — Пусть пока отдыхают.
— Вечер близко. За ними уже идут, — ответил подхорунжий. — Пусть лучше умоются и придут в себя. — И крикнул: — Подъем, подъем, вставать!
Елень протянул руку и, чуть приоткрыв глаза, швырнул в него сапогом. Магнето отскочил и поймал сапог на лету.
Все проснулись и, вставая, потягивались. После вчерашнего боя болели все мышцы и кости. Елень, натянув один сапог, гонялся по комнате за Лажевским, чтобы отнять у него второй.
— Отдай! — Наконец Густлик догнал его, отобрал сапог и, натягивая его, топнул по полу. — Ребята, ведь сегодня же Первое мая. Мы весь праздник проспали.
— С водой неважно, — сказала Маруся, проходя в соседнюю комнату.
— Бочку уже наполнили, — заметил Юзек.
— Первое число еще не кончилось. До полуночи успеете отпраздновать! Янек! — позвал Лажевский.
— М-м-м, — промычал Кос, умываясь над тазом.
— Меня не берешь на операцию?..
— Только экипаж нужен. Зачем рисковать?
— Бог вас за это наказал. Получите шестого члена экипажа.
— Я могу уступить свое место, — вмешался Вихура.
— Кого получим? — спросил Янек.
— Командира.
— На что он нам сдался? У нас свой есть! — возмутился Густлик.
— Какого черта?! — вскипел Саакашвили. — Не нужен он нам!
— Офицера вам дает полковник. Капитана, да еще русского.
На минуту воцарилось молчание. Умытая и причесанная, вернулась в комнату Маруся с чайником в руке.
— Кому горячей? — И тут же спросила: — А что, русский капитан хуже?
Константин Шавелло, сидевший ближе всех к двери, вскочил и подал команду:
— Смирно!
— Вольно! — входя в комнату, сказал полковник. — Не докладывайте… Я хочу сообщить вам о том, что водолаз никаких препятствий не обнаружил. Можно начинать. А для усиления экипажа я даю вам минера-виртуоза, если так можно сказать. — И отступил от двери, чтобы пропустить его.
В комнату вошел офицер в форме советского капитана, в фуражке с красной звездой. Он встал по стойке «смирно» и привычным движением поднес руку к головному убору.
Четверо присутствующих окаменели. Елень так сжал в руках безопасную бритву, что треснула ручка, но силезец и не заметил этого. Маруся стояла с чайником, из которого мимо кружки струйкой лилась на пол горячая вода. Саакашвили с силой рванул воротничок гимнастерки — оторванная пуговица с треском ударила в стекло. Кос, улыбаясь, смотрел в лицо капитана, которое было так похоже на лицо их первого командира, и, тронув собаку, сказал:
— Поздоровайся, Шарик.
Собака посмотрела на хозяина, как бы спрашивая, чего от нее хотят, потом подошла к пришельцу, равнодушно понюхала его ладонь и вернулась к ноге своего хозяина.
Это решило все. Лица членов экипажа сразу же изменились, как будто внутри у них лопнула натянутая струна. Капитан, все еще держа руку у головного убора, по-уставному представился:
— Капитан Иван Павлов, минер.
Туннель метрополитена освещался несколькими яркими лампочками в металлических колпаках. Тарахтел двигатель, отравляя газами воздух, которого здесь и так не хватало. По дну туннеля извивались искореженные рельсы, уткнувшиеся в небольшую гряду развалин, за которой лежало черное зеркало воды, отражавшее яркие лучи света. Туннель круто уходил вниз, исчезая в воде и мраке.
Несколько обливающихся потом, раздетых до пояса саперов ломами, кирками и лопатами копали у стены ров. Услыхав приближающиеся шаги, они подняли головы, разогнули спины, а один из них, вытирая пот со лба, спросил:
— Этот пойдет под воду?
— Этот, — ответил плютоновый, наблюдавший за работой. — Пошевелитесь, потому что он хотя бы вот столько должен иметь воздуха под потолком. — И показал рукой сколько. — Ведь это же не подводная лодка.
Они снова взялись за работу, даже увеличили темп, но не переставали посматривать в сторону, откуда на малой скорости подъезжал «Рыжий».
Танк остановился. Густлик протянул руку в сторону низкого свода, посмотрел на отблески света в неподвижной воде.
— В танкисты пошел, а моряком воевать должен, — сказал он Косу. — Будь здесь Гонората, она сказала бы тебе, что я об этой затее думаю.
— Позаботься о стволе и прицелах.
— Будь спокоен. Так заткну, что ни одна капля не попадет.
Они спрыгнули на землю, за ними спрыгнул и Томаш. Саакашвили и Шарик вылезли через передний люк. Шарик подбежал к воде, лизнул языком.
— Что ты пьешь, глупый? — возмутился Янек. — Иди сюда.
Черешняк достал из танка термос и налил собаке воды в миску.
— Как ксендз, — бормотал он в ухо косматому другу. — Свое есть, а в чужое нос тычешь.
Подъехал грузовик. Из кабины выскочил капитан Павлов и подошел к танкистам.
— Где мое место?
— С правой стороны, внизу. Пулеметчик не поедет, — нехотя доложил Кос.
41