— Он.
— Верно, — подтвердил Густлик. — Надо бы подъехать, руку хоть пожать.
— Так сразу влипнем. Нужно выждать момент и потом перескочить дорогу на полном газу.
В бинокль отчетливо был виден едущий во главе отряда усатый командир, теперь уже не вахмистр, а поручник Калита. Узнать его было нетрудно, хотя на щеке появился новый шрам, но зато и медалей на груди прибавилось. В первой тройке в середине ехал гармонист, а по бокам обладатели самых мощных глоток в разведывательном эскадроне.
Песню уланов все больше заглушал шум моторов. Бригада тяжелой артиллерии приближалась к перекрестку дорог. В открытых вездеходах ехало командование, на тягачах — трактористы и командиры орудийных расчетов, а на лафетах, словно воробьи на заборе, — артиллеристы.
Под брезентом грузовиков, перевозящих боеприпасы, было битком набито всякого солдатского имущества, а на бортах белели недавно написанные лозунги: «Встречай, родина!», «Победили в бою — возродим родину!»
Написаны они были заранее, потому что солдат уже знал, что не прямой дорогой и не сразу вернется домой.
Елень перевел бинокль в сторону и прочитал на дорожном указателе у перекрестка две крупные надписи «БЕРЛИН» — латинскими буквами и кириллицей, острые концы досок показывали, откуда двигаются войска. Напрямую до Костшина было 20 километров, до Познани — 207, но польские части, как кавалеристы, так и артиллеристы, сворачивали в сторону Франкфурта, Котбуса и Шпремберга.
Потянулась еще колонна орудий, а мимо нее сбоку стремительно промчалась рота мотоциклистов, и Густлик подумал, что если бы не поднятая пыль, то он разглядел бы среди них подпоручника Лажевского.
Сразу за орудиями двигался советский гвардейский стрелковый полк. Впереди — командование при орденах и Знамя, а за ним разведчики, певшие песню о Катюше и расцветавших яблонях и грушах и присвистывавшие после каждого куплета.
Советские солдаты шли маршем на Познань, а рядом с ними — польские во главе с командиром полка. Колонна поворачивала на юг, напевая:
Песни перекликались, сливались, накладывались одна на другую, как когда-то на той сибирской станции, где встретились Елень и Янек. Солдаты соседних колонн перекликались, обменивались папиросами и табаком. За пехотой, ревя моторами, ползла колонна танков в тучах пыли. Она остановилась, чтобы пропустить через перекресток остатки замыкающего батальона.
Войска шли, а Елень и Вихура все сидели в своей машине, замаскированной кустами орешника. Тени стали длиннее, солнце пригревало спины, и Густлику становилось все тоскливее.
— До второго пришествия, что ли, тут думаешь сидеть? — спросил он Вихуру.
— Пока на шоссе не образуется пробка — и думать нечего.
— А если не образуется?
— Идет столько машин, так что какая-нибудь должна остановиться, — убежденно заверил его Франек.
Ждали еще четверть часа в напряженном молчании, а затем оказалось, что Вихура знает законы, действующие при массовом передвижении техники по дорогам. Примерно в полукилометре от них в сторону Берлина что-то произошло: какой-то тягач с орудием или автомобиль с прицепом встал почти поперек двигавшегося потока, два других пытались его обойти одновременно и плотно заткнули узкое горло свободного проезда. Сзади поток напирал, накапливался, а впереди поредел — появился просвет.
— Держись крепче за ручки, — посоветовал Франек Густлику, заводя мотор.
Они рванулись с места как на спортивных автогонках. По песчаной узкой дорожке проскочили в облаке пыли выкорчеванный участок, с визгом тормозов убавили скорость у кювета, переехали через него и, непрерывно сигналя, протиснулись сквозь пехоту.
Резким поворотом Вихура избежал столкновения с грузовиком, водитель которого считал, что раз он едет по главной дороге, то ему не следует сбрасывать скорость. По мостику, продырявленному артиллерийским снарядом, съехали на боковое шоссе, удалились от главного, и только тогда, вытирая пот со лба, капрал перевел дыхание.
— Я думал, что меня этот грузовик долбанет, и тогда не миновать мне «фитиля» от начальства. — Он обратил внимание Густлика на указатель с надписью «РИТЦЕН». — Смотри, уже близко.
Силезец от радости стукнул его по спине, машина вильнула в сторону и налетела на каменный оградительный столбик.
— Холера бы тебя взяла! — выругался Франек, останавливая машину. — Будет вмятина.
Он выскочил из кабины, подбежал к капоту и, ощупывая пальцами, осмотрел вмятину на бампере; потом сел за руль, тронулся, и дальше они ехали молча почти до самой цели.
Когда с лесистой высоты они увидели Ритцен, он показался им большим, чем в действительности. Может, потому, что много людей ходило по улицам — военных и гражданских. Благодаря тому что взорвали дамбу, город был быстро взят и теперь, после того как окна в домах были застеклены, он выглядел неразрушенным. Только отметины на стенах свидетельствовали о том, откуда и куда шли пулеметные и автоматные очереди.
Не зная адреса, Вихура и Елень решили начать розыски с центра города, от той треугольной площади, на которой стояла зенитная батарея. Оказалось, что они попали в самую точку, потому что в кирпичном здании — музее часов, служившем им когда-то квартирой, теперь находились комендатура и городской магистрат. У входа они увидели в группе женщин мужчину в одежде, переделанной из немецкой военной формы. Он раздавал какие-то листки бумаги, на которых черкал несколько слов, делая устные распоряжения.
Подошедший советский офицер козырнул ему в ответ на приподнятие шапки.
Группа работниц с лопатами и граблями отошла, получив какое-то указание, и начала вскапывать газон, на котором еще оставались следы от окопов.
Когда машина с Густликом и Вихурой подъехала, мужчина обернулся и, увидев солдат, широко развел руки:
— О, герр Елень! Ихь вартэ… Я жду вас с большим нетерпением.
Густлик, выскочив из машины, остановился в двух шагах от него и, не подавая руки, сурово спросил:
— Как поживает панна Гонората?
— Я полагаю, очень хорошо.
— Ну, хорошо…
Елень схватил немца за руку, сильно тряхнул ее, а потом представил:
— Обер-ефрейтор Кугель. Капрал Вихура. Где она?
— А вот сейчас пойдем. Здесь, в нескольких шагах отсюда.
— Поедем, — жестом пригласил Франек.
Он резко развернулся на месте, а потом свернул вправо, в боковую улочку, и притормозил перед виллой, прикрытой бело-розовым облаком цветущих яблонь, груш и вишен. Над воротами висела большая вывеска: «Милитэранштальт».
— Что это такое? — спросил Елень.
— Здесь как раз и есть фрейлейн Гонората, — с достоинством ответил Кугель.
Гонорате не раз снилось, как за ней приезжает Густлик. И не раз она упаковывала свой дорожный сундучок, а потом со слезами на глазах распаковывала…
Она сидела в комнате на первом этаже, заставленной мебелью, заваленной салфетками, покрывалами, украшенной сотней фаянсовых изделий, снесенных сюда со всей улицы по указанию Кугеля. Гонората следила здесь за чистотой, стирала пыль с изящных вещей, и это ее успокаивало.
Она напевала, спарывая гитлеровских орлов с салфеток и скатертей. Оставляла только вышитые наподобие монограмм красивые готические буквы.
В одной косе у нее была красная ленточка в память о событии, происшедшем месяц назад, другая расплелась на конце. На пальце светилась начищенная до блеска шестиугольная гайка, выполняющая функции обручального кольца.
Когда на этаже раздался звонок, она оставила работу, подняла голову.
Послышались щелканье замка, тихие голоса разговаривающих, а затем быстрый стук башмаков по ступенькам. В дверях появилась горничная в передничке и кружевном чепчике.