— Было бы что, — проворчал недовольный Вихура. — Мои запасы американцы вылакали.
— Через час накормлю вас и напою, — заверил их Павлов.
Кос поднял руку, делая вид, что хочет стукнуть Еленя, тот притворился, что испугался, вскочил на металлическую лестницу, прикрепленную к стене, за ним Шарик, и оба выбежали на зеленую вершину бастиона, поросшую молодой травой. За ними со смехом последовали Вихура и Кос, а сзади и капитан.
— Братцы, а я? — крикнул Саакашвили.
— Оставь эту машинку и иди, — разрешил Янек.
— Никто не украдет! Здесь ни одной живой души нет, — сказал Вихура.
Шарик катался по траве, вытряхивая из шерсти пыль. К экипажу подбежал Саакашвили, обнял Густлика и Франека.
— Хорошо! — сказал он. — Я загадал, и вышло, что встречу в этом году девушку.
— Или двух, — лукаво произнес Густлик, обхватив рукой Григория.
Павлов и Кос стояли в стороне. Перед ними внизу лежал освещенный предвечерним солнцем городок.
— Хороший город, — в задумчивости произнес Иван. — Когда о войне забудут, здесь людям будет хорошо.
По другой стороне рва форта, по пустынной тропинке сквера шел черный кот.
— Посмотри-ка, Шарик, — показал Янек на кота.
Собака встала, но посмотрела в противоположную сторону, за спины танкистов, обнажила клыки.
В этот момент прозвучал выстрел. Четверо танкистов мгновенно обернулись, вскинули оружие, но не нажали на спусковой крючок. Метрах в пятидесяти стоял паренек лет пятнадцати с повязкой фольксштурмовца на рукаве. Бросив винтовку на землю, он поднял руки.
Павлов сделал четверть шага вперед и медленно, а затем все быстрее стал поворачиваться всем телом, одновременно падая навзничь.
— Убью! — пригрозил Вихура.
— Гад, — вырвалось у Саакашвили.
— Погодите, — остановил их Густлик. — Я…
Кос привстал на колени над капитаном.
— Иван…
Раненый двинул рукой и вытащил из нагрудного кармана взрыватель.
— Выброси, Янек, чтобы кого не покалечило.
Он еще раз протянул руку, подал логарифмическую линейку, но говорить уже не мог: силы оставили его. Судорога боли пробежала по лицу сапера, застыли мышцы челюстей. Янек поднял с травы шлемофон, положил на глаза убитого и встал.
Елень держал за воротник позеленевшего от страха немца.
— Последнюю пулю выпустил. Больше у него не было патронов.
Паренек, не понимая, что они говорят, смотрел с ужасом на убитого, на стволы автоматов и вдруг, поняв, что ничто его не спасет, истерично выкрикнул:
— Хайль Гитлер!
Густлик наотмашь ударил его.
— Заткнись! Если бы вам еще один Гитлер объявился, то уж потом некому было бы говорить по-немецки.
Янек горящими сухими глазами всматривался в фольксштурмовца. Он почувствовал неожиданную дрожь в мышцах и движением ствола дал знак Густлику отойти в сторону.
Елень, вопреки этому жесту, вышел немного вперед и сказал:
— Он пленный. И еще глупый.
Жестом он приказал Вихуре и Саакашвили, чтобы они забрали парня. Когда те исчезли на лестнице, он наклонился и поднял убитого Ивана.
Кос словно обезумел.
— Хватит этого, хватит! — Он изо всех сил швырнул автомат на землю.
— Подними, — грозным голосом приказал Елень.
Несколько секунд они измеряли друг друга свирепый взглядом.
— Пока не прикажут, не имеешь права бросать оружие.
Густлик с погибшим на руках двинулся к железной лестнице. Через несколько шагов он увидел стоящий внизу танк, а около него Григория, Вихуру и пленного.
— Никто ничего не видел. И я не видел. И ты никогда не бросал автомата, — обратился он к Янеку.
33. Пары
Жара стояла такая, что даже листья на ивах седели и увядали, — только от воды шла прохлада. Оба Шавелло на сбитой из досок лодке, остро пахнущей смолой, возвращались по Нейсе на немецкий берег. Константин в очках сидел на носу, рассматривая на ладони созревшие колосья ржи и мысленно прикидывая, что минуло уже три месяца, как война кончилась, а службе еще и конца не видно.
Юзек неторопливо греб, подставив лицо солнцу. Приблизившись к берегу, он взялся за шест и несколько раз изогнул спину, напрягаясь при отталкивании.
Причалили, как обычно, — около ствола дерева, сваленного весенним паводком, а может, и польским снарядом в апреле. Константин замкнул цепь от лодки на висячий замок, а Юзек засунул весло в заросли ивняка, под засохшие прошлогодние листья.
По крутой тропинке они выбрались на взгорок. Отсюда уже можно было увидеть расположившуюся танковую роту, а справа — небольшую деревеньку, утонувшую в зелени деревьев.
— Зайдем? — спросил Юзек.
— Обязательно, — ответил Константин и зашагал в сторону деревни.
В саду, около первого от берега домишка, стоял старший сержант Саакашвили и с удовольствием ел сорванное с ветки спелое яблоко. Рядом, за садовым столом, сидел подпоручник Кос, старательно что-то подсчитывал и записывал в слегка обгоревшую тетрадь в синей обложке.
— Можно? — спросил Константин, опираясь рукой на забор.
— А как же! — пригласил он и крикнул, повернувшись к дому: — К нам гости!
— Какие гости?! Мы только так зашли.
— В самый раз.
— Да ну, какое там. — Константин присел на скамейку и показал колосья. — Мы из-за Нисы, из нашей деревушки, возвращаемся. Вот хоть и поздно посеяно, а уже время приходит снимать урожай.
Из глубины сада и из домика выскочили остальные члены экипажа: Елень, Вихура, Черешняк — в новой отглаженной форме, с Крестами Храбрых и медалями на груди. Приветствовали гостей, усаживались рядом.
— Если через неделю не начать косить, хлеб станет осыпаться, — объяснил Шавелло.
— Кому холодного кваса? — Гонората вынесла запотевший от холода жбан и глиняные кружки.
— А, хозяйка! — приветливо встретил ее Константин. — А когда же мы хозяйками обзаводиться будем?
— Что ты, дядя? Мне еще рано, — устыдился Юзек.
— Ты думаешь, у меня глаза на затылке и я не вижу, как ты на ту радистку смотришь? Тебе пора и ржи пора пришла. Только ты не очень-то смелый.
— Пора, — согласился Черешняк. — Я, может, и помог бы жать, — пообещал он, раскусывая твердое зерно.
— Сидим и сидим здесь, — проворчал Вихура. — Дома всех хороших девушек расхватают, а нам некрасивых оставят…
Григорий подошел сбоку и, обняв Франека за плечи, шепнул ему на ухо:
— Ханка красивая девушка.
— Сердится уже вторую неделю, — буркнул плютоновый.
— Не сердилась бы, если б не любила, — тихо сказал Григорий и с печальной улыбкой на лице отошел в сторону.
— Я же тебе, умная голова, уже втолковывал, почему мы здесь должны торчать, — гремел голос Густлика, стучавшего по столу кулаком.
— Из армии, если нет приказа, не уйдешь… — осмелился вступить в разговор Юзек.
— Не в том дело. Сейчас в Потсдаме главы правительств союзников совещаются. О границах речь идет.
— Недалеко до того места, где вас подхорунжий Лажевский в плен взял, — добавил Черешняк.
— Не болтай, Томек, когда я говорю. О границах там речь идет. Сталин говорит, что граница должна проходить по этой Нисе, у которой мы стоим, а Черчилль пальцем по карте водит, а притворяется, что не может найти.
— Может, по-английски другими буквами пишется, — высказал сомнение Константин.
Елень, пропустив замечание мимо ушей, продолжал:
— Тогда русский генерал говорит ему: «Товарищ Черчилль, это почти там, где польские дивизии стоят», а сейчас все знают: в политике они могут ошибиться рекой или городом, но где чья дивизия — каждый знает.
— От нашего правительства там тоже есть представители, и они объясняют им что и как, — снова вмешался Черешняк.
— Тебя, Томек, как послали в Варшаву, так ты с тех пор поумнел.
— Следующий раз, сержант, сам поедешь.
Елень замахнулся, чтобы стукнуть его, но остановился и шепнул Косу:
— Командир.
— Смирно! — подал команду Янек.
— Вольно, вольно! — крикнул генерал, входя в калитку. — Я здесь по своим делам. Забежал в госпиталь только за лекарствами, но получил от сержанта Огонька приказ заехать к вам.