— А вы, пан генерал, не были в Тешинской Силезии, в Бескидах?
— Нет, не был. Вообще в Польше не был, но скоро буду там. Вместе с вами. — Он задумался на минуту, потом вдруг спросил: — А как там наш ужин?
— Ой! — спохватился Елень.
Они с Янеком сорвались с места, подхватили ведра, наполненные мясом из консервных банок, и побежали к котлу.
Картошка была уже готова, и Густлик с Янеком стали разминать ее черпаком, перемешивая с мясом.
— Еще немного, и было бы поздно, — облегченно произнес Елень.
— Ну-ка дайте попробовать… Недурно. Теперь выгребайте из топки жар. О Польше говорить нужно, только и о картошке забывать нельзя. Тем более сейчас, когда повар на гауптвахте сидит.
Янек хотел было спросить, что с поваром и что с ним будет дальше, но не отважился. Генерал ушел, а в это время со стороны землянок хорунжий Зенек, который сегодня их набирал в танковую бригаду, отправлял парами новичков к кухне. Елень сбегал к шкафу и вернулся с зажженной лампой.
— Готов ужин? Тогда начинайте раздачу, — распорядился хорунжий.
Янек встал с черпаком на подножке походной кухни, приготовившись накладывать порции в котелки, и сразу чуть ли не первой подошла Лидка. Он не очень-то представлял себе свои обязанности и сейчас зачерпнул сверху — выбирая, где больше жира и мяса. Затем осторожно переложил содержимое черпака в котелок, и тут ему пришло в голову, что он похож на повара, не вообще на повара, а именно на капрала Лободзкого, которого посадили на гауптвахту. Правда, капрал брал для себя, а Янек для кого-то, но разница небольшая.
«Ладно, — решил Янек, — зато себе положу меньше, и одну только картошку, без мяса».
Но ему не удалось выполнить это благородное намерение, потому что Елень схватил его за пояс и опустил на землю:
— Иди отсюда!
Елень стал на подножку и быстро начал, захватывая черпаком равные порции, наполнять котелки: первый — Янеку, а потом — и остальным по очереди.
Кос отошел в сторону, посмотрел, где бы присесть, в увидел сидящую под деревом Лидку. Он подошел к ней, и оба начали молча есть. Но через минуту девушка отложила ложку и стала греть свои ладони о котелок.
— Что, руки замерзли?
— Немного.
— Дай я погрею, — предложил Янек и взял ее руки в свои. Он стал растирать их, слегка массируя.
Девушка отняла руки:
— Спасибо, уже тепло, но они сейчас опять замерзнут.
— А я еще погрею, — весело сказал Янек.
Он вдруг вспомнил о принесенных Шариком из землянки рукавицах, теплых, самых теплых на свете рукавицах из шкуры енота. Янек достал их из-за пазухи и подарил девушке.
6. Три десятки
С самого утра друзья отправились получать винтовки. Они были новенькие, с темными поблескивающими стволами и гладкими прикладами, покрытыми коричневым лаком, сквозь который были видны кольца — жилы деревьев, пошедших на производство оружия.
— Янек, запомни номер своей винтовки. Чтоб ночью, если разбудят, мог его назвать. Ты, к примеру, можешь забыть, как твою дивчину зовут, а этот номер обязан помнить.
Елень посмотрел на своего младшего товарища и тут же замолчал; он вспомнил, что уже три недели, как Лидка уехала из бригады на курсы радиотелеграфисток. Прощаясь, она обещала Янеку писать. Елень знал, что она не пишет. Он бы сразу заметил, если бы письмо пришло. Везде: на учениях, в очереди у кухни, на нарах в землянке — они с Янеком были вместе с рассвета до ночи и с ночи до следующего утра. Спали, укрываясь двумя одеялами. В общем, Елень не мог не знать, что Лидка не пишет и что Янек не забывает о ней и все чаще задумывается по вечерам.
Неделю назад они получили форму. Сначала пошли в баню, там оставили свою старую гражданскую одежду. Затем их выпускали через другие двери по одному в чем мать родила, а там начальник вещевого склада выдавал новое обмундирование. Янеку посчастливилось: в кармане гимнастерки он нашел небольшой, в полстраницы, листок, вырванный из тетради. Неизвестная женщина, которая шила форму, написала на нем четыре слова: «Польскому солдату на счастье». И больше ничего, только эти четыре слова.
Они пытались представить, какие у нее волосы, темные или светлые; какая она, молодая или, может быть, в матери им годится. Ни подписи, ни адреса на листке не было. Янек опечалился: получил письмо, но без обратного адреса, а на адрес, который он специально записал Лидке в ее записную книжку, письмо все не приходило.
Ему, конечно, больше хотелось получить Лидкино письмо, но он устыдился сказать об этом вслух: ведь он бы обидел ту, которая, работая на фабрике по десяти, а то и по двенадцати часов, проводив брата или сына на фронт, нашла время послать листок с пожеланием счастья не известному ей польскому солдату.