К молодым подошел дружка в гуральском наряде и предупредил:
— Как музыка заиграет, так сразу же идите.
Дружки бросили сигареты, растоптали окурки. Рядом с ними шел Григорий, внимательно посматривая по сторонам. Под сливой, усыпанной плодами, он увидел Лидку. Подошел к ней сзади, сорвал несколько слив и, положив одну в рот, протянул остальные на открытой ладони.
— Хочешь? Присматривался я к подружкам невест — все красивые, а сердце молчит. Не бьется быстрее.
Удивленный, что девушка не оборачивается и не отвечает, он обошел вокруг и заглянул ей в лицо.
— Что с тобой? — Он заметил в ее глазах слезы. — Скажи кто, так я его… Ну скажи, — сжал он зубы и подтянул рукава.
— Шутить все могут, а чтобы как Янек и Маруся…
— Лидка, стоит тебе только захотеть, и каждый…
— Каждый?
— Конечно.
— А ты?
— Я?
Все оказалось так ясно и просто. И как Григорию раньше это в голову не приходило! Сердце у него забилось сильнее, но вдруг в него вкралось сомнение.
— Ты же в Грузию не поедешь.
— Поеду, Гжесь, если хочешь. — Она подняла на него глаза, сиявшие радостью.
В этот момент загремел барабан, запела скрипка, заиграл триумфальный марш.
Молодые шли через сад, полный зрелых, сочных плодов, мимо столов, ломящихся от различных яств, по зеленой траве, усеянной солнечными зайчиками. За молодыми двинулись подружки и дружки — и среди них генерал, подпоручник Лажевский, Томаш Черешняк и Константин Шавелло; Шарик, важно переставляя лапы, шагал рядом.
Около дома стояли родители Гонораты. Мать на подносе, накрытом вышитым полотенцем, держала хлеб и соль. Тут же стояли родители Густлика, отец Янека в старшина Черноусов, похудевший после госпиталя и опирающийся на палку.
Молодые низко поклонились родителям, выслушали их благословение. Оркестр заиграл что-то торжественное.
Потом музыканты перестали играть.
— Гости дорогие, просим к столу. Как говорится, чем богаты, тем и рады…
— Люди, люди! — кричал седой высокий мужчина, несший большой фотоаппарат на штативе. — Сначала фотографию надо сделать, потому что потом не то получится…
— Фотографироваться… Правильно. Только побыстрее, — раздались голоса.
Извиняясь взаимно и приглашая друг друга, гости плотнее становились у стены, на ступеньках, на веранде. Впереди — дети, а в первом ряду молодые парни присаживались на колени или ложились на траву; в общем, все делалось как всегда при таком групповом фотографировании.
— Старшина! — крикнула Маруся. — Идите сюда поближе, вы здесь мой отец.
— Хорошо, дочка, — прихрамывая, подошел поближе усатый старшина. — Вот, после войны хромым остался.
— На снимке не будет заметно, — ободрил его Янек.
Григорий, держа за руку Лидку, старался втиснуться в самую середину группы.
— Ты куда? — придержал его Кос.
— Неженатые — в сторону, — заворчал Густлик.
— Да я чтобы два раза не фотографироваться! — объяснил Саакашвили.
— Завтра свадьба.
— Чтоб у моей машины камера лопнула! — крикнул лежащий у их ног Вихура. — Чья свадьба?
— Наша, — ответила ему Лидка и показала кончим языка.
— И-и-и! — запищали от радости сестры-близнецы, одна из которых уже была Юзека Шавелло, а другая — Вихуры.
— Вот видишь, Юзек, какой конфуз, — сказал Константин, — а мы только две люльки в подарок привезли.
— Внимание, снимаю! — крикнул фотограф.
Он снял крышку с объектива, сделал ею магическое движение и возвратил на место.
— Уже? — спросил кто-то сбоку.
— Погодите, еще раз.
Он сменил кассету, накрыл голову черным платком и, подняв штатив, сделал несколько шагов вперед.
— Минуточку.
Это был как раз тот второй снимок, на котором вышли Густлик с Гоноратой, Янек с Марусей и Григорий с Лидкой, внизу — лежавшие на траве Томаш и Вихура, а посередине — веселый Шарик.
