Но юное утро явилось вдали,
И ночь задрожала в тоске безысходной, —
И духи, и тени поспешно ушли
В незримую бездну дорогой свободной.
Монастырь неподвижен и строг.
Там колокол гулко рыдает:
Того, кто с молитвою лёг,
К молитве он призывает.
Пред Князем монахи стоят:
«Скажи нам, оборванный нищий,
— Нам жалок твой ветхий наряд. —
Давно не вкушаешь ты пищи?
Тебе мы дадим отдохнуть;
Мы к трапезе сядем с тобою.
Забудь про неверный свой путь,
Направленный грешной судьбою!»
Князь жадно на лица глядит,
Ищет врага между ними:
Но каждый достоин на вид,
Измучен делами святыми.
И слышится голос ему:
«Скажи им завет о спасенье,
Доступный простому уму».
На Князя сошло вдохновенье.
Речь Князя к монахам
«Мы живём былыми снами,
И без них мы тени,
Обречённые веками
На бесплодность сожалений.
Кто здесь молиться посмеет?
Здесь холодом веет!
Только в смерти, смерти милой
Станем снова ближе к Богу[131].
После смерти с ярой силой
Мы опять познаем много[132]
Скрытой правды в грубом теле.
Скажите! Молиться вы смели?
Все родились мы слепыми,
И слепыми мы живём.
Хоть и званые, — чужими
Мы войдём в Предвечный Дом.
Сердце моё леденеет!
Скажите, здесь ужасом веет?
Тот, кто Божьими дарами
Осенён щедрей других,
Пусть поспешными устами
Осенит мой слабый стих.
Вырвите ужас из сердца телесного.
Жду я ответа небесного!»
Князь умолк и весь застыл,
И дрожал он в ожиданье.
В нём угас мгновенный пыл,
Бегло вспыхнувшее знанье.
Столпились монахи вокруг,
И старца они убеждали:
«Предвечной Правды ты друг, —
Ответь ему словом скрижалей».
И выступил к Князю тогда
Старец согбенный.
Длинна и седа борода,
Лик его странен смиренный,
В очах его полуживых
Огонь, как зарница, играет.
Грозно взглянув на своих,
Он страннику слово вещает.
Речь Монаха к Князю
«Напрасно ты Бога гневишь,
От века мы знаем уставы.
И много столетий здесь царствует тишь,
Пред Богом мы правы!
Никто не входил к нам до этого дня,
Чтоб не быть нашей тайной утешен.
Он радостно жил, хоть являлся, стеня,
Святым умирал, а прежде был грешен.
Ты хочешь низвергнуть великий кумир,
Но людям без нас показалось бы хуже:
Даруем сердцам мы божественный мир,
А мир бестелесный нам, странник, не нужен.
Находит приют здесь от жгучих страстей
Кто их разлюбил или ими измучен.
Другого не нужно! Людей пожалей!
Над миром усталым наш колокол звучен».
И старец торжественно смолк,
Главу преклонив лицемерно:
Он был между овцами волк,
Но пастырь монахам примерный.
А князь на него посмотрел,
Прозреньем опять осенённый.
И понял Монах — защититься хотел, —
Нарушить хотел неземные законы.
Три раза свой нож опустил
Князь в грешное тело Монаха:
Себя же крестом осенил,
Спасаясь от вещего страха…
Отпрянули в ужасе все
И смотрят на грешное дело,
И вдруг, огневой полосе
Подобное, что-то взлетело.
Стогласно гудит монастырь:
В нём колокол гулко рыдает;
Его безобразный упырь
Крылами своими качает.
В том видя таинственный знак,
На князя бросается братья.
Не явно ли Богу он враг?
То глас неземного проклятья![133]
На князя оковы кладут,
В тюрьму запирают под сводом.
«Преступника завтра сожгут
Пред всем монастырским народом!»