- Ради бога, возьмите мою кожу... Мне двадцать лет... Чем моложе ткань, тем больше шансов, что она приживется.
Она говорила еще о чем-то, приводила какие-то аргументы, по он не вдумывался в их смысл, он просто сказал и ей:
- Спасибо.
Ясников был весь в лоскутах, он превращался в "шахматного" человека. И через месяц встал. И пошел туда, где дважды рождался заново. Нина Васильевна показывала ему наркозный аппарат, аппарат искусственного дыхания. Он осторожно трогал их ладонями, трогал дрожащей, еще слабой рукой стол, на котором лежал, ощупывал трубки, кронштейны и долго стоял у окна, в которое заглядывали киевские каштаны...
Полковник Костин вновь положил конверт на стол.
Неожиданно дверь открылась. Вошел снова майор Коваленко. Его халат на груди был забрызган капельками крови, а сам он был розовый, как после парилки.
Усталым движением руки он взял из пепельницы свою недокуренную папиросу, прикурил, глубоко раз-другой затянулся и сказал замполиту:
- Скоро кончаем. Все идет нормально. Гарантирую.
И вышел.
Глядя ему вслед, полковник Костин подумал: "Смотри, какой стал! "Гарантирую"... Л был ведь совсем несмышленышем. Дальше учебника ничего не видел". Помнится, как-то замполит зашел сюда в кабинет. Василий Петрович сидел на диване в одной майке, широко расставив ноги и опустив руки вниз, словно держал перед собой невидимую удочку. Руки отяжелели.
Семь часов он держал их на весу. А перед ним стоял Коваленко.
- Ну, ну, дальше, - говорил Максимов.
- О чем? - не понял ординатор.
- Ты что-то об узкой специализации хотел сказать?
- А я сказал.
- Но ты хоть объясни, что это значит?
Коваленко усмехнулся:
- Да об этом везде и всюду говорят.
- Договорились до того, - глядя на вошедшего замполита, сказал Максимов, - что в сутолоке поликлиники пациент порой сам вынужден решать, куда ему нести больное ухо, куда горло, куда нос.
Острая шутка понравилась всем, но Коваленко всетаки возразил:
- Узкая специализация имеет и свои достоинства.
Максимов вскочил с места:
- И совершенно очевидно, что у многих она отняла ответственность. Это мое, а это не мое. Удел узко мыслящих людей и просто лентяев.
"Еретик, - подумал о своем шефе ординатор. - Да он же против того, что сейчас стало нормой".
Максимов усадил полковника Костина в кресло, а сам продолжал. Он говорил о человеке со сморщенным саквояжем, в маленьком пенсне и с огромными часами, которые он вытаскивал из кармана за цепочку, когда нащупывал пульс у больного. Он принимал роды, он исцелял гниющих от ран солдат, лечил прокаженных, спасал белогорячечных. И назывался этот человек земским врачом.
_ И все-таки он мало мог, - сказал Коваленко.
- Но он делал все! Все! Это мы в условиях большого города, едва на пути возникла сложность, сразу кричим: "Караул, подайте, бога ради, консультанта". А если где-то в глуши случится беда? Ты и больной. И все нужно решать самому?!
Дверь открыла Нина Васильевна.
Максимов мигом снял с вешалки китель, оделся.
С темными кругами под глазами, небритый, усталый, он нс нравился ей.
- Я принесу вам чаю, - предложила Нина Васильевна.
- Лучше что-нибудь посущественнее, - улыбнулся он. - Mне сегодня показано. - И, повернувшись к полковнику Костину, спросил: - Что-то срочное?
- Срочное, - ответил Михаил Степанович. - Сегодня у тебя в отделении будет делегация медиков из болгарской армии. Сам понимаешь, надо принять.
- Конечно, надо принять, - без нотки сомнения сказал Максимов. Болгарами займется наш Юрий Коваленко. Л я ухожу, дежурил, пришлось всю ночь оперировать.
- Но, товарищ полковник, - взмолился было Коваленко.
А Максимов спокойно продол/кал:
- Покажешь им Ясникова, познакомишь их с Кривоносом. Их истории болезни представляют определенный интерес. Да...
Замполит глядел то на Максимова, то на Коваленко.
Что ж, пусть решают сами.
Максимов позвонил оперативному дежурному.
- Ночь прошла спокойно, - доложил он.
"Это, по его мнению, спокойно", - подумал замполит.
Потом позвонил в лабораторию жене:
- Людмила Ивановна, с вашего разрешения я иду спать.
Осушил мензурку спирта и ушел домой.
- Вот шеф у нас, а? - продолжал ворчать Коваленко и всем своим растерянным видом призывал к соучастию замполита. - Ведь он кто? Он бог. Травматолог.
Дерматолог. Биолог. Анестезиолог... Един во всех лицах.
Человек Ренессанса. А я кто? И вдруг мне встречать делегацию.
- Юра, - тихо, по-отцовски сказал замполит. - Ничего страшного не произошло. Гости будут довольны, я уверен. - Потом, подумав, добавил: Видишь ли, мы, то есть люди постарше вашего брата, ведь не вечпы.
Вот и учись быть таким, как твой шеф.
- Так для этого надо как минимум записаться в еретики.
- А ты запишись, - лукаво подмигнул замполит.
...Летело время. Вчера только растаял последний снег на клумбах, сегодня они, распарясь под весенним солнцем, как маленькие вулканы, дышат паром и теплом. Потом, глядишь, ветви каштанов, вчора просвечивавшиеся насквозь, уже тяжелеют от бетых хлопьев. Потом трах, трах, трах, и по аллеям скачут коричневые шарики. Скоро они появятся в шкафу, под тахтой. Люда их натащит домой, и в квартире никогда нэ будет моли. Еще одна осень... Все, повторяясь, меняется. Лишь неизменным остается рабочий ритм госпиталя. К подъезду травматологического отделения опять мчится зеленая машина, опять носилки, и новая история ложится на стол начальника отделения.
Василий Петрович вошел к себе в кабинет и, не надевая халата, сел за стол, открыл один ящик, другой. Достал одну пачку писем, другую. Письмами забиты все ящики. Их много, очень много. Все они примерно одинаковы: "Спасибо, доктор..." Он начал их перебирать, одни сразу возвращались в ящики, другие он откладывал на край стола.
Полковник Костин вспомнил, что в тот день между ними произошел крайне важный разговор.
- Ты скоро освободишься? - спросил замполит Максимова.
- А я свободен. С сегодняшнего дня я в отпуске.
- И по каким же адресам ты двинешь в путь?
На Кавказ?
- Кавказ отпадает, - Максимов кладет в ящик еще
несколько писем.
- Тогда в Крым?
Врач неопределенно пожал плечами. Михаил Степанович закурил:
- Василий, я хочу с тобой серьезно поговорить.
- Где ты видел серьезного отпускника? - отмахнулся было Василий Петрович, но уже без шуток добавил: - Валяй.
Михаил Степанович никогда не начинал издалека.
Но на этот раз вспомнил и давнюю дружбу и горе-неудачи, пережитые вместе, и потому посчитал своим правом начать этот разговор, вернее, продолжить его, поскольку он уже возникал.
- Доколе ты, Василий, будешь выглядеть белой вороной? Давно пора подвести итог в жизни и написать наконец диссертацию.
- Ты уверен, что она мне нужна?
- Она необходима твоим друзьям, а в первую очередь науке.
- Что же наука может от меня заполучить, как ты считаешь? - спросил он с ноткой недоумения в голосе.
- А история с Юрием Синельниковым, которому ты сохранил руку. Разве это не диссертация?