— Не знаю. Должно быть, остатки развалин, которые выдул ветер… А может быть, брошенный кишлак, теперь занесенный песками… Кара-Кум никогда не бывает один и тот же…
И вдруг со вздохом закончил проводник тихо:
— Но, кажется, я узнаю эти места!
Приближаясь к камням, торчащим на гребне песчаного моря, отряд с осторожностью приготовил винтовки. В песках Кара-Кума за каждым барханом может таиться басмач и на сотни верст можно не встретить ни одного человека.
— Ты знаешь эти места, Кениссора? — спросил проводника начальник отряда, равнодушно вглядывавшийся в даль. — Но разве есть хоть какая-нибудь разница между теми песками, которые были вчера, и теми, что мы видим сегодня?
Он усмехнулся и добавил:
— Разве есть разница в этом солнце, которое одинаково жжет нас восьмой день от Керки и будет жечь до самого Чарджуя?
Проводник кивнул головою.
— Песчинку, которая лежит в глазу человека в час его смертельного страха, я думаю, угадает он и в океане песка!
— Что же ты видел в этих песках?
Кениссора вздохнул.
— Третья весна пошла с тех пор, как басмачи настигли наш караван, опустошив его наполовину. Они не пожалели даже детей!
— Твоих детей, Кениссора?
— Детей моего друга. Я их любил, как своих! И мать не могла оплакать даже их трупы. Никто не видел во мраке их мучений… Но в Черных Лесках высохло не мало слез, пролитых бедной женщиной!
Проводник замолчал. Начальник поднял голову, оглядывая степь, хранившую в мертвых песках тайны не одной страшной ночи. Тогда он отчетливо увидел на обломках стены, торчавшей впереди среди песчаной равнины, мелькнувшую тень человека.
Он вздрогнул и положил руку на плечо проводника.
— Ты видел, Кениссора?
Кениссора поднял голову.
— Я не поверил глазам своим, господин! Кто может быть в этой мертвой пустыне?
— Не знаю! Увидим!
Начальник обернулся к отряду. Четыре человека, истомленных зноем, оглянулись на звук его голоса. Он указал на камни.
— Ребята, надо поймать этого человека! Он не без цели торчит на этой стене и высматривает караваны!
Звук команды заставил насторожиться статных туркменских коней. Всадники в тот же миг пришпорили их, и отряд, взламывая копытами коней тонкую каменистую корку песчаного покрова, крутя за собой вихорьки пыли, быстро дошел до подозрительных развалин.
Пески, подступавшие к самой вершине стены, омывавшие, как волны моря, сторожевой столб, были мертвы. Очковая змея, торопливо развернувшись из клубка, скрылась в камнях.
Начальник отряда крикнул. Даже эхо померкло в пустыне.
Один из всадников, приподнявшись в стременах, передал поводья другому и со спины коня взобрался на стену. Он прошел по ней до сторожевой башенки и крикнул оттуда:
— Здесь чья-то нора!
Один за другим взобрались к нему остальные. Кто-то осмелился заглянуть внутрь, вползши в дыру, заменявшую сторожевое окно. Там в темноте он увидел пару сверкающих глаз и тотчас же выбрался наружу.
— Тут кто-то есть!
— Кто? — крикнули снизу.
— Не знаю!
Тащи сюда наконец!
Он вполз снова и тогда, приглядевшись к темноте, увидел коричневое, нагое тело. Он позвал это существо, оно только глубже забилось в камни и груды истлевшей овчины. Тогда, ободренный его страхом, красноармеец схватил его за руку и потащил наружу. Внизу вокруг башни с нетерпением ждали.
Наконец упиравшийся, царапавшийся и кусавшийся человек был вытянут наружу. Тогда все увидели голого мальчика, с головою, опутанной, как гривой, космами волос, с руками, черными от загара, похожими на когтистые лапы птицы, с темно-коричневой кожей, шершавой, как выжженная глина стен.
Безмолвно рассматривали его всадники.
— Кто ты? — спросил наконец начальник. — Что ты делаешь здесь?
Раим молчал. Звук человеческого голоса был для него нов, но он возбуждал любопытство не более, чем вой шакала, и был непонятнее крика ящерицы.
— Суран айдын! — крикнул кто-то по-туркменски.
Раим не заметил разницы в словах, но оглянулся на голос вниз, и тогда увидел там среди других только-что догнавшего отряд проводника.
— Не иш ушун? — крикнул тот снова.
И снова не ответил ничего мальчик. Он дрожал всем своим коричневым тельцем. Сморщенная страхом кожа его еще плотнее обтянула ребра, и все кости его стали отчетливы, как у скелета. Он дышал тяжело и только иногда инстинктивно пытался вырваться из крепко державших его рук.