Влади . Я думаю, что нигде в мире такой не было.
Ну, может быть, это такая эпоха была, те годы, 70-е. Не было вечера, чтобы кто-то не пришел показать картину, спеть песню, рассказать сценарий, пригласить на спектакль…
Был период очень интересный, конечно. И потом, Володя все время творчески рос, и все время у него назревали какие-то новые этапы жизни.
Рязанов. Он из певца улицы стал, в общем, певцом страны. Вот вы это вдруг почувствовали или постепенно?
Влади. Нет, это происходило на глазах. Рос не по дням, а по часам, как говорится. Просто удивительно рос.
Рязанов. Расцвел творчески… Марина, а какие у него отношения складывались с чиновниками, с бюрократами? Среди них у него были поклонники?
Влади. Если бы у него не было среди них, как вы говорите, поклонников, он бы вообще никогда не выехал из Советского Союза. Он никогда не смог бы выступать.
Были люди, которые его все-таки любили и поддерживали.
Но в основном ему, конечно, не давали спеть ни по радио, ни по телевидению, и он мало снимался почему-то. Для такого уровня актера все-таки странно, что он снялся не очень много. Нет, ему было нелегко, конечно. Ему было нелегко.
Рязанов. Но это его не озлобило.
Влади. Я, вы знаете, думаю, что надо все-таки слушать то, что он сам писал об этом, по любому поводу. Потому что он на все ваши вопросы уже ответил…
Я несла свою Беду
По весеннему по льду.
Обломился лед — душа оборвалася,
Камнем под воду пошла,
А Беда, хоть тяжела,—
А за острые края задержалася.
И Беда с того вот дня
Ищет пό свету меня,
Слухи ходят вместе с ней — с Кривотолками.
А что я не умерла,
Знала голая ветла
Да еще перепела с перепелками.
Кто ж из них сказал ему,
Господину моему, —
Только выдали меня, проболталися.
И от страсти сам не свой
Он отправился за мной,
Ну а с ним — Беда с Молвой увязалися.
Он настиг меня, догнал,
Обнял, на руки поднял,
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася…
Но остаться он не мог —
Был всего один денек,
А Беда на вечный срок задержалася…
А теперь мне предстояла встреча с близкими друзьями Высоцкого. Но как определить, кто был более близок?
К кому питал он больше душевной склонности? Тем паче когда умирает крупная личность, оказывается, что друзей невероятное количество. О большинстве из них покойный зачастую даже не подозревал. Но о тех троих, с кем предстояло мне встретиться, разногласий среди окружения Высоцкого, пожалуй, не было. Этих трех все называли одними из самых близких друзей: актер Всеволод Абдулов, кинорежиссер. Станислав Говорухин, золотоискатель Вадим Туманов. Конечно, этот отбор был произволен, и немало еще людей, с которыми Володя действительно дружил, могли бы принять участие в нашем разговоре. Но, как говорится, нельзя объять необъятное. Тем более телевизионная передача имеет свои жесткие рамки. Пока подтягивались Абдулов и Говорухин, мы начали беседу с Вадимом Ивановичем Тумановым. Разговаривали мы на кухне в квартире Высоцкого, где Володя проводил с друзьями не одну ночь, рассказывая, слушая, споря, где он знакомил их со своими новыми песнями.
Вадим Иванович — человек колоритный, самобытный, интересный, с трудной судьбой. В двадцать два года был арестован и попал на Колыму. А после смерти Сталина, когда пришла для него свобода, так и остался на Колыме, возглавил старательскую артель по добыче золота. После рассказов Туманова о своих побегах из лагеря Высоцкий написал песню:
Вадиму Туманову
Был побег «на рывок» —
Наглый, глупый, дневной.
Вологодского с ног
И — вперед головой!
И запрыгали двое, —
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» — старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы.
А за нами двумя —
Бесноватые псы.
Девять граммов горячие,
Как вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.
Нам — добежать до берега, до цели,
Но свыше — с вышек — все предрешено.
Там, у стрелков, мы дергались в прицеле,
Умора просто, до чего смешно.
Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть.
Где-то виделись будто.
Чуть очухался я,
Прохрипел: «Как зовут-то?
И какая статья?»
Но поздно — зачеркнули его пули
Крестом: в затылок, пояс, два плеча.
Ая бежал и думал: «Добегу ли?» —
И даже не заметил сгоряча.
Я к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну, а он — на боку
И мозги распластал.
Пробрало! Телогрейка
Аж просохла на мне.
Лихо бьет трехлинейка —
Прямо как на войне.
76 Как за грудки, держался я за камни.
Когда собаки близко — не беги!
Псы покропили землю языками
И разбрелись, слизав его мозги.
Приподнялся и я,
Белый свет стервеня,
И гляжу: «кумовья»
Поджидают меня.
Пнули труп: «Сдох, скотина!..
Нету проку с него».
За поимку — полтина,
А за смерть — ничего.
И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом — за вахту, отряхнувши снег.
Они — обратно в зону, за наградой,
А я — за новым сроком за побег.
Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил,
Аж два раза устал.
Зря пугают тем светом:
Тут — с дубьем, там — с кнутом.
Врежут там — я на этом,
Врежут здесь — я на том.
Я гордость под исподнее упрятал —
Видал, как пятки лижут гордецы!
Пошел лизать я раны в лизолятор,
Не зализал — и вот они, рубцы.
Надо б нам вдоль реки —
Он был тоже не слаб, —
Чтоб людям не с руки,
А собакам — не с лап.
Вот и сказке конец:
Зверь бежал на ловца —
Снес, как срезал, ловец
Беглецу пол-лица.
Все взято в трубы, перекрыты краны,
Ночами только ноют и скулят…
Но надо, надо сыпать соль на раны,
Чтоб лучше помнить: пусть они болят.