Миссис Баслик облегченно вздохнула. И тут же закашлялась.
– Дети, – сказала она хриплым голосом, – буря закончилась.
Энт посмотрел на сестру. Веснушчатое лицо мальчика побурело от пыли там, где его не закрывала бандана. Он потер глаза и стал похож на енота. На ресницах грязными каплями висели слезы. Лореда стянула свою бандану.
– Пойдем, Энт, – сказала она тонким, скрипучим голосом.
Лореда, Стелла и Энт взяли свои сумки с учебниками и пустые ведерки для ланча и пошли домой. Маленькая София плелась позади.
Выйдя из школы, Лореда крепко взяла Энта за руку.
В городе стояла оглушительная тишина. Горели карбидные фонари, которыми городок так гордился четыре года назад, когда их установили, – их зажгли, потому что людям, и машинам, и животным нужен был свет, чтобы в бурю добраться до укрытия.
Дети шли по Главной улице. В дощатой мостовой застряли колючие растения, принесенные ветром, окна зданий были заколочены – из-за Великой депрессии и пыльных бурь.
Когда они подходили к вокзалу, Стелла сказала тихонько, будто боялась, что ее услышат в родительском доме:
– Дела идут все хуже и хуже, Лоло.
Лореде нечего было на это ответить. В доме Мартинелли уже долгое время дела шли все хуже и хуже. Она смотрела, как Стелла уходит, сгорбившись, словно пытаясь спрятаться от грядущих несчастий; вот подруга взобралась на дюну, что ветер насыпал поперек улицы, и повернула за угол к дому. София шла за сестрой.
Лореда и Энт продолжали путь. Казалось, во всем мире нет никого, кроме них двоих.
Они шли мимо заборов, на которых кое-где уцелели таблички «Продается». Ничего, кроме заборов, почти исчезнувших под песчаными насыпями, – ни домов, ни ветряных мельниц. Только бесконечные холмы мельчайшего золотисто-коричневого песка. Кое-где из холмов торчали телефонные столбы. Один столб накренился.
Лореда первой услышала медленное, глухое цоканье копыт.
– Мама! – закричал Энт.
Лореда подняла голову.
Мама вела фургон в их сторону; она сидела, подавшись вперед, будто подгоняла Мило, но бедный старый мерин был так же обессилен и обезвожен, как и все вокруг.
Энт вырвал руку и кинулся к фургону.
Мать остановила лошадь, спрыгнула на землю и побежала навстречу детям. Ее лицо и светлые волосы потемнели от пыли и грязи, подол платья болтался лохмотьями, передник развевался.
Она подхватила Энта и закружила его, крепко прижав к себе и осыпая грязное лицо мальчика поцелуями с такой горячностью, будто уже и не надеялась его увидеть.
Лореда помнила эти поцелуи – в хорошие годы мама пахла лавандовым мылом и тальком.
Но эти годы ушли. Лореда не смогла вспомнить, когда в последний раз позволила маме себя поцеловать. Лореде не нужна была любовь, загоняющая в ловушку. Она хотела, чтобы ей говорили: ты можешь взлететь высоко, стать кем хочешь, поехать куда хочешь. Она хотела того же, что и отец. Когда-нибудь она будет курить сигареты и ходить в джаз-клубы, будет работать. Будет современной женщиной.
Мамино представление о месте женщины в мире слишком жалкое.
Мать помогла Энту взобраться на козлы, шагнула к Лореде.
– Ты в порядке? – спросила она, поправила дочери волосы и не сразу отняла ладонь.
– Да. Все отлично, – ответила Лореда, сама понимая, как резко звучит ее голос.
Она знала, что сердиться на маму глупо – не она же управляет погодой, – но не могла сдержаться. Она злилась на весь мир, и почему-то это означало, что больше всего она злилась на маму.
– Энт, похоже, плакал.
– Он испугался.
– Я рада, что он был вместе со старшей сестрой.
Как только мама может улыбаться в такой момент? Это раздражало.
– Ты знаешь, что у тебя зубы все коричневые от грязи? – спросила Лореда.
Улыбка исчезла. Лореда обидела маму. Опять.
Лореде вдруг захотелось плакать. Чтобы мама этого не увидела, девочка забралась в фургон.
– Ты можешь сесть спереди вместе с нами, места хватит, – сказала мама.
– Глядеть на то, куда мы едем, не более лучше, чем глядеть на то, откуда уезжаем. Везде одно и то же. Ничего не меняется.
– Не намного лучше, – машинально поправила мама.
– Точно, – сказала Лореда. – Главное – это образование.
По дороге домой Лореда смотрела на плоскую, плоскую землю. Все деревья вокруг умирали. Из-за последних засушливых лет они болели уже давно, стволы сделались серые, листья стали ломкие – почерневшие конфетти, которые уносил ветер. Уцелело лишь три дерева. Вдоль дороги громоздились песочные насыпи. Ничего не росло на бесплодных полях. Ни одной зеленой травинки. Никаких растений, кроме колючих перекати-поле и юкки. Чье-то тельце – наверное, зайца – гнило в куче песка, рядом скакали вороны.