— Сирра? — окликнула Кара парня. Женщина выглядела обеспокоенной, даже напуганной.
— Что случилось? — наследный доктор вскочил со ступеней. К домоправительнице он относился хорошо, можно сказать, любил. Не как родного человека, но все же был очень привязан к ней.
— Вас отец зовет, срочно!
Бледный юноша, нервно поглядывая в сторону незваного гостя, вернулся в дом. Он следил за отцом, ухаживал и берег его. Предыдущие вести «из цивилизации» чуть не убили его. У старшего Зорона случился приступ, хорошо хоть сын оказался рядом и смог помочь. После доктор закрылся в себе — и в кабинете, и лишь крыл руганью домашних, что пытались нарушить добровольное, щедро смоченное алкоголем, заключение люда. Так что на лестницу юноша взбежал очень быстро.
Отец стоял у окна, нервно сцепив за спиной худые руки. Пальцы подрагивали, судорожно, немного неестественно сгибаясь. Он молчал, проигнорировав сына, пока в кабинет не вернулась запыхавшаяся от бега по лестнице Кара, и не встала за писчую доску.
— Скажешь деревянщику, пусть начинает готовить ящики под вещи. Проконтролируй слуг, когда станут складывать лабораторию, чтобы ничего не разбили и не потеряли. Я продиктую список, что нужно взять с собой. Как договорю с сыном, позовешь этого, Раана, ко мне. Поговорим.
— Куда–то едешь? — Зорон–младший встал в дверном проеме, опираясь о дверной косяк плечом. Отец редко покидал Яму, но пару раз за десяток лет были такие случаи, когда его вызывали особо важные люди из других пригородов. Обычно же к хозяину дома приезжали сами — и не с пустыми руками. Вот только, учитывая состояние врачевателя, заботливый наследник был заранее против таких неожиданных сборов.
— Я? Нет. Ты едешь, — отец стоял у окна темным, строгим силуэтом на фоне светло–серого неба. Воплощенная категоричность.
— Еду? Куда? — изумился парень, глядя на отца с недоумением. К своему неполному совершеннолетию он практически никогда не покидал дом, хотя никто и никогда не запрещал ему это делать. Разве что отец порой ворчал о грязных простолюдах, но общению сына с ними не препятствовал. Самая дальняя и единственная поездка юноши за всю жизнь — в соседний пригород, и то только потому, что у отца разболелось колено, и его понадобилось сопровождать. Поэтому сейчас он был по настоящему обескуражен. Больше всего на свете Зорон–младший не хотел покидать пригород, к которому был искренне и сердечно привязан. Даже мысли не допускал, что это возможно в принципе, до этого вот момента.
— Я надеялся что хоть в этот раз ты начнешь спорить. А нет. Все молчишь.
Доктор обернулся. Уставший старик. Хоть и старается держаться. В последний год глава семейства сильно сдал, превратившись из светского льва в собственную жалкую тень. Волосы, когда–то длинная светлая шевелюра, а теперь почти полностью седые, лезли клочьями, оставляя пролысины, он сильно состарился, и кожа натянулась на скулы. Доктор, почти тридцать лет тому назад, появившись здесь, уже был не молод. Сейчас и вовсе возраст брал свое. По сравнению с ним особенно резко ощущался контраст с наследником семьи, молодым, хоть и без присущей юности горячности. Категорически разные, никакого сходства, разве что внушительный рост.
Кара стояла в довольно неудобной, скованной позе, опираясь о писчую доску, и смотрела на парня с искренней жалостью. Ей было явно неуютно в обществе двух Зоронов, между которыми нарастало напряжение.
— Давай сразу перейдем к делу. Ты едешь в столицу, нужно выполнить одно поручение, — отец, прихрамывая, отправился к полкам, где хранил курительные смеси.
Любой другой юноша возраста младшего Зорона, в зависимости от воспитания, уже кричал бы на отца или гневно расхаживал по комнате, бросая едкие, колкие слова, выражая несогласие с родительской волей. Этот же парень лишь выдохнул медленнее обычного, и не растеряв ни крупицы самообладания, уточнил:
— И что же это за поручение? — голос молодого дворянина был неуверенным, как у мальчишки, которого вот–вот отругают за совершенный проступок. Окружающие люди в принципе доктора Зорона побаивались. Сын не был исключением.
— Кара, милая, пойди пока займись чем–нибудь полезным.
Женщина одобряюще улыбнулась юноше, поймав его беглый взгляд, кивнула и вышла, сказав напоследок:
— Я прослежу, чтобы вас не беспокоили.
Из всех женщин старшего Зорона, которых стены этого дома видели немало, Кара нравилась младшему больше всех.
— Дело–то простое, но не совсем, — Зорон старший вышел на середину комнаты, явно размышляя, с чего начать, и тут заметил приоткрытую дверь. Кара не захлопнула её, когда уходила. Доносились голоса с первого этажа.
— Закрой дверь. Прислуга и так слишком много знает, сплетни мне не нужны, — доктор взял с полки табак, одну из своих стеклянных трубок и сел в кресло, вытянув больную ногу. Болезнь его была нервной. С точки зрения врачевания, старший Зорон был абсолютно здоров, хромать он начинал только на почве сильных переживаний. — А теперь слушай и не перебивай. Мне прислали письмо. Вон оно, на столе. Можешь прочесть, если хочешь.
Юноша закрыл дверь и прошел комнату. Кабинет отца находился в вечном безумном разгроме, пропитанном табачным дымом, проветривать который слугам было запрещено. Прямоугольник письма не бросался в глаза на обтянутой бархатной тканью столешнице, среди бутылок, отбрасывающих зеленоватые тени, и высохших пятен от ликера.
Неудивительно, что сын доктора не обратил внимание на конверт. А мог бы догадаться сразу! То, что внизу сидит возчий, юноша понял с полувзгляда, даже не применяя к незнакомцу врожденный дар. Стоптанные башмаки, видавший виды сюртук, и при том множество цепочек и узелков на одежде. Люди дороги суеверны, и традиционные символы Кошки, любимой ученицы Бродяги, вестницы удачи, в виде такой вот мелочевки, очень среди них распространены.
Весть, которую возчий доставил лично, определенно была важной. Правда, парень пока и предположить не мог, при чем тут он. Письмо было написано на простом языке, человеческом, том самом, который люди принесли с собой в Город. Пригородской диалект отличался от принятого на Площади высокопарного слога, юноша хмурился, пытаясь вникнуть во вроде бы и знакомые, но при том с трудом понятные слова.
— Скоро будет официально объявлено. Владеющая Селестина Трой скончалась две недели назад.
Весть юношу впечатлила. Он нахмурился, читая письмо. Удивительно, но смерть Мэры потрясла юношу куда меньше, чем перспектива путешествия через пол материка в столицу. Несмотря на то, что голос отца ощутимо дрогнул когда тот произносил такую–то новость, это казалось слишком нереальным, чтобы быть правдой. Конечно, Мэра болела долго, лет десять, может, больше. Даже до таких захудалых пригородов, как этот, долетали весточки о все ухудшающемся здоровье главы Города, являясь поводом для пересудов и разговоров.
Старик безотрывно следил за сыном, в надежде хоть на слово, хоть на единый проблеск своего собственного горячечного нрава в сыне. Но нет, пустота.
— Кто бы сомневался, что они не справятся. — Продолжил он. Глаза старшего Зорона лихорадочно блестели. — Врачеватели Площади. Лучшие из лучших. Те, что носки сапог готовы были мне целовать, когда я был в фаворе. А потом плевали в спину! Они все проиграли. Сирра Тан, личный доктор Владеющей… — старик активно и нервно жестикулировал. — Знаешь что он сделал? Отравился, умер на пороге собственного дома. Мой старый, жалкий наставник… не справился с позором. А я ведь мог помочь. — Седовласый Зорон снова повернулся к окну. — Никто не желал меня слышать. И вот результат.
— Но сирра Владеющая была больна очень долго, — осторожно возразил юноша. Строить догадки о болезни кого бы то ни было, даже если речь шла о Мэре, не имело смысла издалека. Тем более сирра Тан считался лучшим в своем периоде. Отец чуть ли не благоговел перед ним, отзывался всегда с уважением и восхищением. Что же изменилось?