— Есть разница по вкусу? — спросил её док, подавая салфетку.
— Вся кровь омерзительна, — пожала плечами тень. — Спасибо. Просто у каждой расы гадостность выражается по–своему. А нагийская для нас — и вовсе яд, потому наги и принимали диких теней более–менее дружелюбно.
— Тебе нужно найти себе донора–сыровара, — хмыкнул Эйран, — тогда будет самое то.
— Помолчал бы уже, — вздохнула эйра, и спросила у тени: — Ну как, лучше?
— Гораздо!
Лицо тени светлело просто на глазах: став сначала белым, оно быстро приобрело пышущий здоровьем персиковый оттенок с горящим румянцем, как с мороза, глаза заблестели, и потемнели до черноты. Доктор начал чувствовать даже на расстоянии исходящий от нее кипучий жар.
Ранки в виде крохотных точек полукругом на руке гаркана стремительно затягивались, Зорон прямо разрывался между зрелищем регенерации гаркана, и «выздоровлением » Кирстен. Перед ним вновь сидела та тень, которую он увидел у себя на кухне впервые. Но почему–то, это её состояние больше не казалось ему симпатичным, как раньше. Скорее, неестественным. Будто серокожее, по–своему харизматичное существо с прозрачными глазами, натянуло на себя маску в виде человеческого лица. Тень посмотрела на доктора, улыбнулась и тихо спросила:
— Теперь понимаешь?
«Проклятье, она точно мысли не умеет читать?» — подумал доктор.
— У тебя лицо как открытая книга, — смешок тени оборвал его размышления.
— Так. Если мы идем, так давайте живее. Что может быть интереснее дежурств? Целую холодную ночь караулить огромную яму — обожаю просто! — с сарказмом в голосе бодрился Эйран. — Доктор, все еще хочешь с нами?
Маленькая, все еще здравомыслящая часть доктора умоляла остаться в тепле и безопасности, но большая часть, которая проснулась в ночь Зорон знакомства с Кирстен, требовала утереть нос белобрысому.
— Мне не привыкать ночевать под открытым небом, — небрежным тоном бывалого путешественника ответил док — и не соврал. Телега с открытым верхом тоже считается.
— Нужно нашего люда приодеть, он там продрогнет, — критично осмотрела Зорона эйра.
— У меня роба уже высохла, — слабо возразил он.
Геройствовать, конечно, хотелось, но и отказываться от предложения Эйлин не стоило. Все же поставить на место засранца, но при этом слечь еще на неделю с воспалением легких — не лучший путь. Доктор оставался собой, истинным Зороном, ставящим личный комфорт превыше всего, пусть и слегка более легкомысленным, чем обычно.
— Пойдем, придумаем что–нибудь, — Эйлин встала, поманив Зорона за собой.
Полоса цветного света на полу у загадочной двери.
Эйлин оставила доктора в гостевой, и ушла «подобрать что–нибудь потеплей», исчезнув на час. Зорон не находил места от скуки. Ожидание он переносил даже хуже, чем отсутствие комфорта.
Сквозняк интригующе поскрипел таинственной дверью, как бы приглашая войти. Зорон отважно поборолся с пытливостью своего ума еще минут пять и коснулся двери кончиками смуглых пальцев, толкая вовнутрь. Зорона тянуло туда, как когда–то давно, несколько месяцев назад, тянуло в провал. К счастью в этом случае все обошлось без грязи и могильщиков. Стоило войти, его лицо и руки тут же раскрасились цветными бликами. Комната, длинная и узкая, заканчивалась окном, а перед ним, на двух массивных стальных стойках стоял витраж. Точнее стеклянная мозаика из цветных осколков, прикрытая сверху и до половины темной бархатной тканью. Свет из окна, пробиваясь сквозь фрагменты разноцветного стекла, раскрашивал комнату причудливым орнаментом из пятен желтого, красного, синего и зеленого. Сам витраж был абстрактен и непонятен, с множеством отсутствующих фрагментов. Явно не закончен. Доктор вошел, и осмотрелся. Комната вызывала в нем полузабытые ощущения узнанности. Она словно была собрана из осколков самых разных Городских культур. С потолка свисали, подражая ритуальной традиции ётунов, чуть позвякивающие хрустальные камешки и живые листы, запаянные в прозрачных пластинах,у стены стоял универсальный чертежный станок с кучей механизмов и интересностей для этого вида работ, явно эйрийского производства. Стол, что занимал собой почти все пространство, усыпанный чертежами и рисунками, вызывал стойкую ассоциацию с гарканами. Такая нарочитая грубость исполнения, и характерные для этой расы резные геометрические узоры на приземистых ножках, не повторяющие друг друга. Ну и, разумеется, сам витраж и прочие стеклянные поделки масштабом поменьше — явно руки талантливого люда.
В комнате царил беспорядок, но в отличие от бедлама функционального, который устроил в каюте Арджан, этот хаос был явно создан из эстетических соображений. Но все же Зорон улавливал в бардаке некоторую структуру. Ощущалось, словно каждый предмет лежит, стоит и висит на том месте, на котором должен. Доктор обошел «гарканий» длинный стол с низкой столешницей. Беглым взглядом пробежался по деревянным дощечками, свиткам с непонятными чертежами и разметками. Между ними были разбросаны кусочки цветного стекла, части мозаики, которые еще не заняли свое место в общей картине.
Эта комната была наполнена характером своего владельца, даже больше, чем дом в Яме пронизан отцом Зорона. Все эти вещи: стекольная крошка, остро заточенные ножи с алмазными гранями, мелочевка, свисающая с потолка, позвякивающая от горного ветра, пропитанного далекой лесной хвоей… Зорону здесь определенно нравилось, хоть обстановка и не напоминала врачевательскую, да и далека была до любимого доктором абсолютного порядка.
Звук шагов. Эйлин вернулась.
Люд быстро вышел, хлопнув дверью, как раз вовремя.
Эйлин не было видно за грудой черной брони, которую она притащила, пользуясь только одной рукой. Зорон в очередной раз поразился, как ей, будучи эйрой, существом от рождения мягким и не приспособленным к физическим нагрузкам, все так легко удавалось. Доктор с трудом уговорил её принять его помощь. Вдвоем они донесли добро до гостевой и разложили на полу.
— Эйлин, Вы уверены, что мне стоит это делать? — док с сомнением оценил все многообразие наплечников, нарукавников и прочих «на» форменной брони Безымянного перед ним. Атрибуты боевого снаряжения вызывали в Зороне отторжение и неприязнь. У докторов, как и у многих других представителей профессий, передающихся по наследству, существует множество внутренних правил и предрассудков. Один из них — без необходимости не брать в руку оружие побывавшее в бою и не облачаться в броню. Не то чтобы категорический запрет, скорее нечто вроде врачевательской этики.
— Вряд ли мне понадобиться оборонятся, так к чему вся эта защита? Или я ошибаюсь? — Зорон по причине разницы в росте смотрел в пушистую макушку эйры и не видел выражения её лица, но услышал смешок:
— Уверена, форма не даст тебе продрогнуть, доктор, к тому же, если ты вдруг упадешь, не посадишь синяк. Чем плохо?
— А это вообще не запрещено для не посвященных? — Зорон все еще сомневался, но нагнулся, давая эйре водрузить на него составную кирасу. Он не был уверен в названии, да и ощущал себя в ней довольно странно. Сделан доспех был из твердого эластичного материала, похожего на кожу.
— Не переживай, это форма ученика, даже не Безымянного еще. Очень урезанная в функциональности. Настоящую броню тебе примерить никто не даст, — Она посмотрела на Зорона и улыбнулась. — А теперь кивни.
— Кивнуть? — удивился Зорон неожиданной просьбе, размышляя тем временем, что бы у нее спросить, ведь он впервые остался с эйрой наедине.
— Наклони подбородок так низко, как можешь, — подсказала эйра, и доктор последовал её совету.
Пластины брони на нем ощутимо потеплели… и начали сами облеплять тело, формируя все остальные части доспеха! Пока доктор привыкал к странному ощущению, ловкая эйра заключила его руки в наручи, которые к счастью вели себя, как положено, и не двигались сами собой. Эйлин подала Зорону короткие перчатки, и принялась застегивать ремешки на его боку.
После некоторой заминки Зорон надел, наконец, перчатки, и руки показались ему словно покрытыми маслянисто–черными вороньими перьями, а пальцы — заостренными когтями. Странная ассоциация быстро исчезла, оставив неприятное послевкусие. Остроконечные пальцы форменных перчаток действительно отдаленно напоминали когти. Правда, окрас у формы скорее был темно–коричневым, цвета старого дерева, чем черным, как показалось сначала. Ощущал себя доктор тоже деревом, причем не просто куском древесины, но и в чужой коре, не подходящей по форме и размеру, хоть костюм и оказался впору. Пластины, из которых состояла форма, жили своей жизнью, взъерошиваясь и укладываясь обратно при каждом его движении, точь–в–точь, как вибриссы драконов. Врачевательское «я» доктора оценило костюм с позиции удобства для лекарских дел и осталось недовольным: нет карманов, слишком много лишних ремешков и клёпок. Еще и эти пластины. Ерунда, а не одежда! Непрактично.