утонула в забытьи, безмысленном, глухом и безвоздушном, и не слышала, как уркнул
замок и скрипнула дверь в квартиру. Лишь благоухание свежей зелени вернуло ее к
действительности. Алеша стоял на пороге комнаты, держа перед собой пушистое облако
ромашек в неприметном ведерке.
– Алый! – выдохнула Марина.
– У тебя тут с настроением что-то было. Вот! – протянул он цветы, и сам же поставил их в
угол. – Как будто я только пришел. Давай?
Марина ответила благодарным взглядом, и уже не могла понять, как собиралась прожить
целый отпуск без Алого.
***
Алексей еще с вечера решил, что завтра днем похитит, украдет, увезет Марину туда, где
обои на стенах и ковер под ногами, и диван человеческий (не на полу спишь!) и огромные
махровые полотенца в ванной, – к себе домой. Исподволь он давно готовил ее к этому: про папу с мамой, про записи музыкальные, про парк рассказывал. Парк-то огромный, густой. Марина вроде не против была в гости съездить, но все времени не хватало. А тут и
время появилось, и лето за окнами. Что не съездить? Заодно с родителями познакомятся.
Пока она собиралась, чего только ни рисовалось воображению Алексея. Как они в парке
гуляют... В жару там народу, конечно, многовато, зато вечером пустынно, парочки
целуются, глядишь, и Марина осмелеет. (Уж больно стыдливость ее достала. Дома еще
ничего, а на улице ни обнять, ни приголубить, разве за ручку. Это с ним-то, тридцатитрехлетним, за ручку!) С Толяном встретятся... Интересно, поладят ли? Словом, еле дождался, когда она все соберет, проверит, закроет.
Скоро все вместе ужинали на маленькой уютной кухоньке обычной многоэтажки
спального района: Марина с Алым и его родителями. Отец, пожилой, с высокими
залысинами и живыми, ярко-карими глазами, со значением поглядывал на сына, –
понимаю, мол, – и влюбленно – на жену, совершенно седую женщину с удивительно
молодым лицом и узнаваемо голубыми глазами. Она называла Марину «доченькой» и
радушно пододвигала то блюдечко с печенюшками, то розеточку с вареньем. Марина, оробев от такой приветливости, умоляюще поглядывала на Алешу, но тот ободряюще
улыбался: привыкай. Словом, родители приняли Марину как родную и на следующий
день уехали на дачу, исполненные понимания, мудрости и вежливости.
***
Толян вежливостью не отличался, зато любил щегольнуть цинизмом и наглостью, но злым
человеком не был, скорей недоверчивым, особенно ко всему возвышенному, и, так уж
повелось, к Лехе относился покровительственно, как к младшему. Друзья хоть и были
одних лет, но Толяну повзрослеть раньше пришлось, – в четырнадцать, когда родители
погибли. В детдом не попал, потому что сестра уже совершеннолетней была. Так, вдвоем
и жили. Спасибо Лехиным родителям, всех троих, Альку и Толика с сестрой, одинаково
тащили и опекали. Но Толян и не думал за спинами взрослых отсиживаться, парнишка-то
волевой, с характером. Лет с пятнадцати подрабатывал, ко всему прислушивался, присматривался, примерялся, на сестринские шуры-муры до того налюбовался, что в
женщин веру потерял. А после Лехиной женитьбы на слабый пол без кривой ухмылки
смотреть не мог. С Мариной, не то чтоб жаждал познакомиться, так... – за друга
волновался, а потому, едва Лехины родители уехали, сразу в гости к другану заявился, но
только и успел на кухню пройти да за налитый чай спасибо сказать, – Марина в Лехину
комнату ускакала.
– Дикая что ль? – кивнул Толян вслед ей.
– Есть такое дело, – довольно сияя, ответил Леха. – Ей к человеку привыкнуть надо.
– Интересно, как? Шарахается вон!
– Можно по парку втроем поболтаться. Она природу любит.
– А что? Не так и темно, авось, разгляжу твою мауглю.
Марина от прогулки сначала отказывалась. Не понравилось ей, что Толян ее сразу
«Манон» обзывать стал, и что взгляд у него нагловато-оценивающий, и усмешка его, –
кривая какая-то. Хочешь улыбаться – улыбайся, не хочешь – не надо, а так – то ли да, то
ли нет – зачем? Но тут уж Алый настаивать стал: у меня друга ближе нет, а что не
глянулся, – первое впечатление обманчивым бывает. И прогуляться, действительно, хотелось. Васильевский – место, конечно, зеленое, но здесь, на окраине одно название
парк, а так, – лес настоящий, даже грибники встречаются, и озеро есть.
– А ты все время рядом будешь? – недоверчиво покосилась Марина.
– Если сама не убежишь! – рассмеялся Алексей.
На том и сошлись.
Легкие сумерки белой ночи хлынули им под ноги поскрипыванием песка и шуршанием
травы и понесли по высвеченным молочным электричеством аллеям, по темным, притаившимся в зарослях тропинкам, мимо отливающих бронзовыми, нефритовыми и
опаловыми бликами крон, к неподвижному, манящему серебристой прохладой и
свежестью озерцу, в котором величественно и бестревожно фосфоресцировало отражение
луны.
Марина держалась в стороне от мужчин, то и дело скрываясь из вида, и уходя, видимо, довольно далеко, так что раз даже на Лехино «Манон!» не откликнулась, только на родное
«Мариш, ты где пропадаешь» вышла, вся забрызганная ночной росой, с увлеченно
поблескивающими глазами:
– Гнезда высматриваю.
– Птицами, значит, интересуешься, – поморщился в улыбке Толян. – И что птицы? Жрут,
спят и гадят.
– Как и человек, – колюче, в упор ответила Марина.
– Как и человек... – рассеянно повторил Толян, и оглядев девушку с головы до ног, вдруг
расплылся в благодушии. – Ладно, каюсь, груб и нахален. Прости! – и протянув для
примирения руку, ощутив в ответ холодную ладонь Марины, вдруг поцеловал ей пальцы.
Марина растерянно отдернула ладонь и спряталась за Алого.
– Хорошо, не съел! – смеялся Алый. – А мог бы! Чес-слово!
– Я лучше там... – буркнула Марина и снова юркнула в колышущиеся тени.
***
– Не страшно? – кивнул Толян в сторону, куда исчезла Марина.
– Чего?
– Девчонка совсем.
– Так и мы пацанами были.
– Я не про возраст. Такую обидеть... Ты глаза ее видел?
– А с чего ты взял, что я обидеть ее собираюсь? – надулся Алексей: кто кому про эти глаза
рассказывать будет? С них-то, жгучих да раскосых, все и началось.
– С того, что забаловали тебя бабы, – негласная роль старшего позволяла Толяну с
легкостью игнорировать недовольство друга. – И обидишь, не заметишь.
– А тебя не забаловали? – с лукавинкой ответил Алексей.
И друзья обменялись понимающими деланными улыбками.
Да уж, погусарили ребятки будь здоров! Толян, сероглазый, златокудрый, с цепким, изобретательным умом, не склонный к снисхождению и оправданию человеческих (и
женских) слабостей, очаровывал дерзостью и напором. Алексей, слишком эстет, чтоб
быть дерзким, брал романтически-мягким обаянием и негромкими речами. Случалось
друзьям и поиграться с женскими сердцами: чьи чары сильнее окажутся. Зачем это – и
сами не знали. Так... игра. Для женщин – недобрая, а для них – игра. Друзья метнули
взгляды в сторону Марины.
– Что было, то было, быльем поросло, – голос Алексея прозвучал глухо, почти
угрожающе. – А Маришу... – и он показал Толяну кулак.
Но тот, как будто дразня друга, не отводил взгляда от ее силуэта. Словно вырисованный
опалово-лунными бликами, он мелькал далеко впереди, на самом берегу озера.
– Что она там? Блинчики пускает?
– Ты меня понял? – настаивал Алексей.
– Ну, точно, блинчики! – тряхнул Толян головой. – Да понял, понял! – отвел он кулак
друга. – Покажем класс! – и друзья наперегонки рванули к озеру.
Как в детстве, они заполошно бегали по берегу, выискивая подходящие камешки, закидывали кто дальше, отчего выдержанная графичность и величественность лунного
круга возмущалась, шла жемчужно-серебристой рябью, и рассыпаясь оскольчатыми
отсветами, заполоняла всю поверхность озера, спеша выплеснуть на берег все свое
раздражение, но тут же уходила в песок, щекоча друзьям ноги и нервы, чем только
раззадоривала азарт соперников.
– Хорошие вы ребята, – прозвучало вдруг среди хохота и плеска.
Друзья обернулись. Позади, едва заметная в тени, прислонившись к стволу огромного
дерева, стояла Марина, словно уступая пространство разыгравшейся ребятне.
– Это мы-то хорошие? – взъерепенился вдруг Толян.
– Мы, мы, – спешно утихомиривал его Алексей, заметив, что Марину знобит, и спеша к
ней:
– Домой, домой, домой. А то простудишься и весь отпуск проболеешь. Толян, ты с нами?