приглушенную музыку, прихватив живой волнующийся шатер из цветочных головок, тихонько приоткрыла дверь в комнату, где два существа другой, «не ее» галактики, два
мужчины разговаривали на удивительном, неземном языке «вольтов» и «ампер». Может, женское общество и облагораживает мужчин, но в чисто мужском обществе – свой шарм, свое, особое благородство, недоступное женщинам по определению, и потому столь
привлекательное для них. Так, во всяком случае, ощущала Марина и как можно
неслышнее опускала ведрышко с букетом прямо на пол.
– Манон, ты что там? – заметил Толян притихшую хозяйку.
– Садись-ка, – усадил ее Алый на матрасик между собой и «дрýжкой». Никогда еще она не
казалась ему столь юной, жизнеобильной, желанной.
– Тут дело такое... серьезное, можно сказать, дело, – важно откашлявшись и помолчав для
значительности, начал Толян. – Я в обрядах не спец. Про товар и купца не умею. Короче, Леха хоть и не первой свежести...
– Ну, спасибо! – в шутку обиделся Алый.
– Что есть, то есть, – развел руками дружка. – Зато с жизненным опытом. Зарабатывает
опять же, – продолжил Толян и перевел внимательный цепкий взгляд на Марину. На
темно-красном покрывале в нежно поблескивающем платье она казалась ему слишком
хрупкой, слишком уязвимой для Лехи, слишком беззащитной рядом с ним. – А все в
холостяках ходит, – закончил он вдруг таким глубоким волнующим баритоном, что
Марина, вздрогнув, прижалась к Алому.
– Ну что, невеста, согласна? – приобнял ее тот.
– С чем? – потерялась Марина.
– С тем, что невеста? Верная и любящая? Теперь по-настоящему?
– А раньше, не по-настоящему было? – в ее глазах мелькнула тревога.
– И раньше по-настоящему, – не сразу ответил Алый. Только сейчас он, кажется, ощутил
всю глубину своего чувства, пожалуй, более утвердившегося в его душе, чем это нужно
для простой помолвки, но, испугавшись собственных ощущений, быстро оправился. – Но
теперь почти официально. При свидетелях! Помолвка как бы!
– Я вон даже подарок принес. Вам обоим, – указал Толян на магнитолу в углу комнаты. –
Подарок принес, а радости не вижу. И самому невесело. Ну, со мной понятно, как-никак
друга пропиваю. Да и тебя, – обратился Толян к Марине, и разлив по бокалам вино, взяв
свой, спокойно, как у себя дома, прилег на локоть свободной руки, и продолжил, не
спуская глаз с Марины. – И горько мне. Ох, горько! – и вдруг подмигнул.
Марина, как ошпаренная, подскочила на месте и буквально вдавилась в Алексея, прячась
от Толиных глаз и силы традиций:
– Не свадьба же!
– А с каких пор нам повод нужен? – погладил Алый ее руку. Всю дорогу он представлял, как она обрадуется этой помолвке, счастливая, ласковая, благодарная. И вдруг дерганья, нервные интонации! Кому как не ему знать: уж если женщина жаждет любви, скрывать
этого не будет! Вон Татьяна! жаждала так жаждала! весь город знал, весь зал любовался!
А Марина? Ну как ей объяснить, что мужское самолюбие – дело обычное, ну хочется
иногда, чтоб весь мир видел, как ты любим и желанен! Эгоизм? Разве чуть-чуть, вполне
допустимо, вполне понятно. Ему ли не знать, не восхищаться полнотой и накалом
Марининой любви! О! Он первый и единственный посвящен в эту тайну! И никаких
вторых, третьих – единственный! И готов служить этой тайне как жрец, как избранный.
Но жрецу Богиня нужна! чтобы все глаза на нее, а Марина... – Мариш, скажи что-нибудь...
– почти расстроился Алый.
– Я скажу! – вмешался Толян, вернувшись в сидячее положение. – За любовь!
К вину и алкоголю вообще Марина относилась спокойно, точнее, никак не относилась.
Сок – и тот вкуснее. Но слишком уж не заладилось с этой помолвкой, а ребята старались, готовились: цветы, угощения, подарок даже. И повод вроде серьезный, прямо к ней
относящийся. И Алый посмурнел, из-за нее между прочим. Марина зажмурилась и бр-р-
р... – выпила красное, искрящееся вино.
– Внимание! Традиция раньше была: невеста гостю чарочку подносит, а он ее в уста
сахарные целует. А? – довольно кряхтнул Толян.
– Пусть он уйдет, – испуганно прошептала Алому Марина. – Пусть уйдет.
– Да брось ты! Ну, обалдел мужик. Ты вон какая! Как не сдуреть!
– Товарищи жених и невеста! Вы целоваться собираетесь? Или помолвка отменяется?
Невеста, похоже, не готова. На свадьбе перед честны́м народом как будете?
– Пред честны́м народом как раз легче, – буркнула Марина.
– А какая разница? – подбадривал ее Алый. – Нам-то что? Ты ж моя...
– Не хорошая я, не хорошая! – оборвала его Марина, чуть не плача. Ей хотелось убежать, пропасть, провалиться: что-то дурное, пугающее носилось в воздухе, но что, почему, ни
понять, ни объяснить она не могла.
– Не хорошая... Замечательная! Чудная! Восхитительная... – нашептывал Алый. – Просто
разволновалась, не ожидала, устала... – ворожил он, осыпая солнечными бликами
лучистых полуулыбок, обволакивая сиянием небес и волнами нежности. Воля оставляла
разум Марины, покоряясь горячему шепоту. «Не бойся любить и быть любимой», –
заклинал голос Алого, шелестели цветы, глухим эхом вторили стены, утопавшие в
зарослях заделанных трещин... «Не бойся» сплеталось с «Маришей», «не бойся»
сплеталось с «Манон»... и нежные пальцы Алого скользили по ее плечам и шее, отводя
длинные локоны и расстегивая пуговички... и еще чьи-то пальцы. Хмель окутывал
сознание, мысли туманились. «Радоваться надо...» – прикасались к ней губы Алого и еще
чьи-то губы....
И свет угасал, и пахло свечами... С потолка на стены, на покрывало, на чайную розу
шелковистого платья, ползла, разрастаясь и оживая, многолапая жадная тень. Что-то
шелестело, шуршало, слетаясь на покрывало, что-то похожее на стаю, на скопище
хищных конечностей, на серые тени с рыбьими взглядами. И нужно было бежать, но ужас
парализовал тело. И нужно было кричать, но, как ни пыталась Марина, как ни
выталкивала воздух, – только и вырвалось хрипом: «Алеша, Аленький, Алый...» Но и
этого, видно, хватило. Свет вернулся, стая исчезла, не успев никого растерзать, негромкая
музыка сменилась шипением, в коридоре топтались, ругались, уходили и возвращались.
Знакомые голоса, знакомые звуки, но все уже было не то, – не то время, не то
пространство, куда запросто, как к себе домой, приезжал на Васильевский Алый. Ночью у
Марины поднялся жар, к утру добавились бред и метания. Все выходные Алексей, как
заботливая нянька, поил ее сладким чаем и пичкал оставшимися яствами и
беспомощными то ли утешениями, то ли оправданиями: ничего ж не случилось, Мариш!
ничего, чтобы стоило твоих нервов. Пошутить, дураки, решили. А оно вон как вышло. И
шутка не удалась, и сами опозорились. Ну, идиоты, ну да! Плюнь да забудь. Но легче не
становилось. Ни ему, ни ей.
***
Выздоровление шло тяжело. «По-моему, вы сами не хотите поправляться», – замечал
врач. Марина хотела, но для этого нужно было забыть ту помолвку, тот мерзящий душу
кошмар, извести, изгнать его. Меж тем Алексей будто этого и боялся, не хотел оставлять
ее одну, хлопотал, суетился, а Марина даже благодарности не чувствовала, – только холод
однажды разверзнувшейся бездны. Но разве виновато солнце, что греет, разве виновато
небо, что манит? Разве виноват был Алеша, что все сложилось как сложилось?
Глава 19. Деревня
Близость и глубина бездны могут так заворожить человека, что он уже не заметит, как
тело подастся вперед, а рука оставит спасительную зацепку, и что-то в нем даже
обрадуется плавному соскальзыванию вниз. Потому и разница между приближением к
бездне и самим падением невелика. И если уж повезло удержаться на самом краю, –
впейся пальцами в камни, в трещинки, ямки и ползи прочь! Не оборачиваясь, не
размышляя, цепляясь, хватаясь, царапаясь, изворачиваясь, как слепой червь, – ползи!
Пластаясь мхом и плесенью, – прочь! Ползи прочь от бездны!
***
Как наркоман или алкоголик, измученный собственной слабостью, стремится попасть в ту
жизнь, где нет погибельных соблазнов, так и Марина решила бежать туда, где никто, и
конечно же, Алексей, не станет ее искать, – в деревню Ровеньки Глушинского района, где, по сведениям справочного бюро, жила Варвара Владимировна. В другой раз побоялась бы
и комнату оставлять, и на новой работе гнев на себя навлечь, но ужас прошедшего не
отпускал. Однажды заполонив убогую комнатку, он пропитал собой потолок, стены, матрасик, по вечерам холодно поблескивал в оконных стеклах, прятался в тенях, витал в