Марина, – ни красотой, ни богатством форм не отмеченная, навыков общения и кокетства
с мужским полом сроду не имевшая, – чему радуется этот дядечка-шутник никак понять
не могла. Да и не очень стремилась. «А может, и никакой не шутник, а знакомый (мамин, например), ждет, когда я его узнаю», – Марина пригляделась. Годами намного старше, ростом чуть выше нее, подтянутый... «Алексей»... скорей уж «Алексей Иваныч» какой-
нибудь. Нет, ни о чем. Волосы темные, лицо открытое, глаза голубые, немножко глубоко
посажены (от этого блеск еще заметней кажется), нос прямой. А губы... губы немного
капризные. Вернее, самые уголки губ, чуть пухлые, по-детски очень. Точно запомнилось
бы. Нет, никакой он не знакомый. Алексей не торопил, ждал, когда Марина успокоится
(во напугал!) и гадал, с чего б это девушки от него бегать начали. За ним – случалось, а
чтоб от него... – странно это. Да и девушка странная. Теплынь стоит! солнце печет! В
центре и снега уже нет, милые прелестницы чуть ни в летнем ходят, а эта – в куртке
наглухо, сама бледная, измученная. В другой раз и не заметил бы...
Да и в этот не заметил, просто сел на единственно свободное место рядом со «спящей
красавицей», в который раз проклиная свою аллергию на запах косметики, осторожно
вдохнул, но почувствовал только запах ветра и солнца. Вот тут и пригляделся
внимательней: чистая, без косметики, кожа, ровный спокойный лоб, трогательно
девчачьи, нещипаные брови, нежно-розовые веки, серебрящиеся лучики некрашеных
ресниц, губы естественные, дышащие (целуй не хочу, никакая аллергия не помешает), и
сонная, счастливая улыбка. А глаза?... – глаза, наверное, светлые-светлые, как чистые
воды. И то ли любопытство, то ли шальные мысли взыграли, – весна ведь! Да мало ли
почему! – захотелось их цвет увидеть: серые или голубые? Из эстетических соображений
захотелось. Вот и не спешил отсаживаться. Ждал. А когда девушка, пробудилась, – глаза
темными оказались, почти черными, огромными, раскосыми. У него аж сердце екнуло.
Еле успел следом выскочить, чтоб на глаза эти наглядеться. Блажь, конечно, но не все ж
по уму жить!
– Испугал я тебя? – прервал молчание Алексей.
– А вы не тыкайте, – отпускал Марину испуг (чего ей бояться? Вот проспект, вот люди, вот окна, до дома рукой подать), но раздражение нарастало: привязался ведь!
– А ты не выкайте! – веселился в ответ нежданный знакомый. – Скажи лучше, имя у тебя
есть?
– А вам зачем? – недогадливый, что ли? сердилась Марина, или она чего-то не
улавливает? Но зачем-то представилась, – Марина...
– Красивое имя. Слушай, Мариночка, у меня сегодня со временем никак. Давай, завтра
встретимся? И весь вечер твой, ладно?
– Не ладно, – усмехнулась Марина. – Ни к чему это.
– У тебя кто-то есть? – (Наличие кавалера до сих пор было единственной причиной
подобных отказов).
– Угу... Матушка, школа, экзамены...
– Что за экзамены?
– Выпускные. Марина выглядела чуть старше своего возраста, иногда досадовала на это, но сейчас с интересом наблюдала, как поведет себя этот дядечка, узнав, что она еще
школьница. Правда, ходить ей в школьницах оставалось недолго, но все-таки... Алексей, хоть и не ждал такого поворота, не слишком смутился: девушки нынче развиты, а
мимолетная симпатия и толика легкого флирта еще никому не вредили:
– Помню, помню: шпаргалки, записки, романтика... – продолжал он, излучая радость. –
Значит, на выходных?!
– Нет, – как можно жестче отрезала Марина. Такой взрослый и такой непонятливый!
– Тогда вот! – он покопался в сумке, записал что-то на листке бумаге и протянул его
Марине. – Позвони, как сможешь. Договорились?
Марина облегченно кивнула – наконец отстанет! – и небрежно сунула листок в карман (не
забыть выкинуть! не дай бог, матушка найдет). Но Этот прощаться не собирался, тем
более что девушка держалась спокойнее:
– А теперь, Мариш... можно так? У меня к тебе вопрос. Один-единственный, но очень
важный! Для меня важный! Только давай отойдем. Шумно тут...
«Шумно ему! Подозревала же нехорошее! А если зря? Если человек порядочный, просто
она не все знает и придумывает невесть что? Лучше все-таки выслушать, разобраться», –
пронеслось в ее голове, и легким жестом пригласив Алексея присоединиться, она
направилась в сторону от проспекта.
Глава 3. На солнце и в тени
Они вышли на улочку, идущую вдоль проспекта и соединенную с ним проходными
дворами. Здесь, в нескольких метрах от пыльного, ревущего центра было по-домашнему
уютно. Жизнь текла тише и медленней. Деревья отбрасывали ажурные колышущиеся
тени, пахло набухшими почками, влажной корой и ожившей землей. На газонах
пробивалась первая травка, белели высаженные осенью крокусы, – готовая натура для
съемок... Алексей для романтического героя годился вполне... А вот Марина до героини
не дотягивала. Тут нужно бы кого-то поярче, посмелей, и, да! посимпатичнее, – иначе
убедительной завязки не получится. Хотя – кого и в чем было убеждать?
– О! Кофеек! – свернул Алексей к киоску, притаившемуся в кустах акации. Все живое
тянулось к солнцу, и только эти двое в тенистых зарослях, устроившись за одним из
пустующих столиков, как будто чего-то ждали: он, в распахнутой куртке и бордовом
свитере, улыбающийся солнышку, сверкающим окошкам, хлопотливым синичкам и еще
бог знает чему, и она, нахохлившаяся, укутанная в серое, высматривающая что-то на
темной поверхности исходящего дурманом напитка и вдруг, словно разочарованная
тщетностью поисков, вскинувшая на него взгляд:
– Я вас слушаю.
– Во-первых, не такой я и старый, так что лучше на «ты», – отвечал Алексей, пряча
улыбку. Ну и глазища!!! Ясные, строгие! А ему б все играться. Пацан, да и только! – Во-
вторых, скажи мне, Марина, – и с заговорщическим видом подался к ней, чтобы снова
удивиться отсутствию косметики, – что это тебе снилось? Там, в трамвае?
– Не помню, – облегченно выдохнула Марина: может, теперь оставит в покое.
– Жаль. Ты во сне улыбалась... так спокойно, счастливо... Редкое сочетание. Интересное.
Обычно, как счастье, так бури, восторги, а у тебя умиротворение, безмятежность такая...
Понимаешь?
– Нет. Я ж, когда сплю, себя не вижу, – нахмурилась Марина. Трамвайные сны освежали
голову, но не запоминались. И уж точно не всегда она во сне улыбается. Матушка, вон, бывает, будит среди ночи, говорит: выражение лица у тебя было плохое, угрюмое, нельзя
с таким спать.
Не понравилась Алексею внезапная тусклость в глазах девушки. Глаза понравились, а
сдавленная тревога, холодное мерцание во взгляде, – не дело это:
– Слушай, а давай в цирк сходим! Как сдашь экзамены, так и сходим, – вдруг пришло ему
в голову и он приобнял Марину за талию, по-дружески легко и просто.
Та вздрогнула, отвела его руку, но не отодвинулась. Его обаяние и доброта, конечно, обескураживали, но дело было не только в них.
Добрейшая, мудрейшая Анна Ивановна, любимая бабушка и лучший друг Марины, в
последнее время сильно сдала, часто болела, плохо спала, зато продремать могла весь
день, так что поболтать с ней случалось все реже, как и с Соней, и с другими подругами, охваченными предэкзаменационной лихорадкой. Варвара Владимировна самозабвенно
утопала в собственных эмоциях и всевозможных сенсациях, изредка обрушивая на
Мрыську (так она называла Марину) страстные монологи о дочернем долге и высоких
чувствах. Марина слишком остро откликаясь на общие слова, болезненно, иногда до слез, переживала свое ничтожество, ненавидела самое себя, предчувствовала беду, и глубоко в
душе все больше убеждалась, что такая беда была бы единственно справедливой оценкой
ее существованию. Но бывало, сердце съеживалось от такой справедливости, как червяк
от укола, в глазах темнело, и душно становилось, – не продохнуть.
И вдруг Алексей, – понять бы, что ему надо? – беззаботный, улыбчивый, сияющий...
Такие «солнечные» люди вообще редко встречаются. Варвара Владимировна, например, тоже веселиться любит и смеется задорно, звонко, красиво, чуть запрокидывая голову, приоткрывая белые ровные зубы, – а только будто немножко рисуется, как перед зеркалом
или камерой, будто не в веселье дело, а в портретной убедительности. Оно и понятно, – у
красивых женщин свое noblesse oblige1. Зато у Анны Ивановны все настоящее: мысли, чувства, жесты, и пошутить она может, и посмеяться, но то ли ровный нрав, то ли