хоть и тут протестовать думала, – да разве ж Вовку эту интересовало! Он же все для себя
решил, – Марине дом нужен как зона неуязвимости, куда никакой сосед не вмешается, никакая дрянь не заползет. Будет дом – и все у нее исправится: и ночные кошмары
пройдут, и в ванной плакать тайком перестанет, и душа выровняется. И вместо цветов с
конфетами, которыми нормальные мужчины возлюбленных задаривают, заваливал ее
тазиками, посудой, полотенцами.
Марина и радовалась такому участию, и все больше тревожилась. В своих заботах о ней
Вовка никак не хотел понять, что теряется для другой, настоящей любви, той, которая всю
душу переворачивает, светом насыщает, о которой любой человек как о посвящении в
тайны жизни мечтает. Все ей представлялось, как встретит он однажды такую любовь, а
тут Марина, – туго ж ему придется! Вот и старалась как можно дальше от него душой
держаться, чтоб не привыкать, ни привязываться. И похоже, этим и его сдерживала. Но
когда у нее неприятности со здоровьем начались, – последствия обморожения сказались, –
тут уж Вовка дал себе волю: таскался по больницам с кастрюльками пюре и мисками
салатиков (когда только готовить научился!), рассказывал, как Живчик ее ждет, как
ремонт квартиры идет: не евро, но чистенько, хорошо будет.
Девчонки в больнице завидовали, а Марина пыталась и никак не могла объяснить, – друг
это. Просто хороший друг. Еще бабулька какая-то пристала: чего ты от друга-то этого
детишек не родишь, коль такой хороший? Марина Вовку, конечно, всей душой уважала, поняв его добрый, иногда дурашливый нрав, старалась как-то обиходить, облагородить
его, но по-сестрински, не так, чтоб детей рожать. А бабулька: забудь ты свою любовь, роди да и все, дело нехитрое. Марина и задумалась. Вернее, про ребенка она давно
задумывалась, но тут без мужчины никак. А откуда его, этого самого мужчину взять? и
так, чтоб родить да разойтись без претензий и ненавистей. Может, лучше Вовки, и правда, никого не будет: разбегутся по-хорошему, и обид никаких.
Когда Гришка с Мишкой наметились, – вместо одного-то! – Марина почти уверена была: сейчас Вовка и уйдет. Только он, как про сыновей узнал, от радости совсем голову
потерял. Всю квартиру под пацанов переделал: им с Мариной на кухне гнездышко
обустроил, зато вся комната мальчишкам досталась. Тогда же и сами поженились: по-
простецки, без крика и шума, в амбарной книге ЗАГСа расписались, – и вся церемония.
Отцом Вовка сумасшедшим оказался, причем отцовство это помимо Гришки с Мишкой и
на Марину распространилось, бесчисленными «как поела? как оделась?» окружило. К
бабе Мане, пацанов показать, одну не отпустил, так всем кагалом и поехали, да и в делах
помогли. Раз, другой, а там уж каждое лето к ней в Ровеньки как к родной выбирались.
Вовка по хозяйству поможет, Мишка с Гришкой в лесу да на озере наотдыхаются, женщины о своем поболтают, да о Варваре Владимировне поговорят. Марине-то иначе
про матушку ничего не узнать, – не писать, не встречаться не хочет. Но однажды
столкнулись с нею лицом к лицу. Марина из магазина возвращалась, уже к баб Маниной
избе подходила, как увидела Варвару Владимировну. Та из-за поворота прямо перед ней
вышла:
– Мам?
Варвара Владимировна ненавистью налилась, глаза сощурила, в лице перекосилась, дернулась презрительно:
– А дочь ли ты мне?! – тьфукнула в сторону, и ушла, прямая, гордая, величавая.
– Ишь, как лютует! – подошла к Марине баба Маня.
– Злится. Знать бы, за что.
– Дак кровь себе разгоняет. Кто беленькой балуется, кто руками машет, а Варьке
позлобиться дай. А может, завидует! У тебя ж, вон, защитнички какие!
Марина оглянулась на мальчишек. Вовка, замер, опершись на лопату и настороженно
наблюдал за встречей Марины с матушкой. Мишка с Гришкой, перепачканные, измазюканные, к папке поближе перебрались и тоже притихли. «Три богатыря! картина
маслом!» – потеплело на сердце Марины.
Глава 23. Гроза
Грозовые раскаты грохотали над самой крышей, пугая людей и ровное внутреннее
освещение. Ураганные шквалы швыряли серой пылью в стеклянную витрину, прилипая к
ней подтеками грязи. Орали сигнализации машин, дребезжала посуда, громко хлопнула
входная дверь, к счастью, никого не задев. На лицах посетителей и работников мелькали
тени беспокойства. И только Марина, поглощенная воспоминаниями о любимых
мужчинах и деревенском покое, кажется, по-прежнему, сохраняла полную
невозмутимость, к тому же, судя по мягко мерцающему взгляду, была в ней счастлива и
умиротворена. Алексей подсел поближе, чтоб попасть в это облако спокойствия, насладится им, и не перекрикивать грозу.
– Как Соня? – постарался он косвенно напомнить Марине их прошлое, дотронуться до
умолкших струн времени.
– Замужем. В Германии, – вздохнула она, с сожалением выбираясь из воспоминаний. И не
желая впускать Алексея в сегодняшний день, обратилась к прошлому. – А Толя как?
– Толя? Толя отколол! Вроде нормально, как все жил. Вдруг в православие ударился, по
монастырям ездить стал, дома не застанешь. И разошлись, растерялись мы.
– А сестра его?
– Увлеклась, – легонько щелкнул Алексей под подбородок. – Потом переехала куда-то, так что я о них вообще ничего не знаю.
– Жаль.
– Ее, значит, жаль, а меня? Меня не жаль было? Когда с Васильевского исчезла.
Приручила, привадила и сбежала. За окнами черно-ало полыхнуло, грохотнуло, вздрогнуло. Сверху на витрину, слепя электрическими вспышками, наползало что-то
скрежещущее, металлическое. И, как бывает в секунды опасности, время вдруг
растянулось, так что Марина успела заглянуть в глаза своего собеседника (вспомнить их
синеву, такую родную, такую любимую когда-то), инстинктивно пригнуть его голову к
своей груди, и телом прикрыть от возможной угрозы, как прикрыла бы любого, кто был
рядом. И в этих объятьях Алексей вдруг такую тоску ощутил! Таким беспомощным, беззащитным себе показался! перед глупой, обманувшей судьбой, перед временем,
подтачивающим силы и несущим к смерти, перед той же Мариной, которая бросила его, бросила, вместо того, чтоб остаться рядом. Сколько ни было у него женщин, – ни в одной
такой жестокости не было. И та же Марина сейчас укрывала его... И хотелось оставаться
маленьким, оберегаемым, охраняемым ею. ...За витриной стихало. По стеклу застучали
крупные капли дождя, смывая потеки грязи, освобождая окна для света. Сорвавшаяся, искореженная вывеска мертвым металлоломом лежала на асфальте. Марина, отстранившись и для порядка оглядев Алексея, вернулась к своей безмятежности, словно
он только что не о боли своей говорил, а так, пустяками от вида грозы отвлекал. И
никакой растерянности в ее взгляде, никаких смятений. Неужели так бездарно, так
безболезненно промчалось для нее его время, не оставив ей ни морщинки. Такая же
свежая, естественная, даже не красится по-прежнему:
– Не помню, чтобы ты красилась. Почему? – обиженно спросил Алексей.
– Не нравится, – рассеянно улыбнулась она. – И никогда не нравилось. А почему, не знаю.
– И в этом вся ты!– окончательно расстроился он. – Не нравится и не красишься. Не
понравилось, ушла! Без объяснений, без разговоров. Ушла и все. Как это просто у тебя
получается!
– Значит, «я-то думал, а ты оказывается», – вспомнила Марина выведенную им же
формулу разочарования.
– Выходит так, – выдавил Алексей кислую улыбку.
– Извини, – от всего сердца ответила Марина, чтоб хоть чем-то потрафить этому
пожилому, одрябшему человеку с водянисто-бесцветным рыбьим взглядом. Гром уже
отгремел, кофе был выпит, дома ждал Живчик, и Марина засобиралась. – Пойду я, Алеш.
Прости, если что не так.
Скоро ее фигурка превратилась в расплывающийся за мокрой витриной силуэт, и
безнадежно непроницаемый вспыхнул над силуэтом зонтик, чтобы скрыться, пропасть
потеряться в белесой испарине долгожданного ливня.
Конец
1С фр. – Положение обязывает
2Профессионально-техническое училище.
3Инженерно-технические работники, сокращенно ИТР.
4Учащаяся ПТУ.
5Музыканты.
6И.АБродский
7Васька – так нередко называют Васильевский остров.
8Щенок.
9Жилое пространство.
Document Outline
Пролог