головокружения.
– Ребя-та!.. Закругляйтесь... – торопила Соня, строя подруге устрашающие гримасы.
Марина, пересиливая себя, оторвалась от Алексея, и сердце ее снова обожгло стыдом.
Захотелось исчезнуть, пропасть, сгинуть, по меньше мере, сбежать, и она убежала бы, если бы он ни придержал за рукав:
– Номер я тебе записал. Позвони, слышишь?
– Постараюсь, – бросила Марина, вцепившись в плащ подруги, который должен был
вывести ее из тени наваждения.
– Приятно было познакомиться! – попрощалась Соня с Алексеем, тоном обозначив
окончание встречи, и девушки направились домой. А немного пройдя и помолчав для
важности, Соня вынесла вердикт: Годится! И постарше, и приятный такой. А Варвара
Владимировна знает? – Молчание. – Ты не бойся, я могила... – пыталась Соня разговорить
подругу, но та будто не слышала.
Годится, не годится, какая разница? – фильм закончился, оставив на память ощущение
бархата на губах... Марина даже чуть тронула их, пытаясь постигнуть волшебство
физической памяти, но тут же отдернула дрожащие пальцы, боясь разрушить солнечный
привкус. Соня чуть заметно улыбнулась, – ее первые сказки были позади.
***
Конечно, никому звонить Марина не стала, записку с номером телефона выкинула, и даже
с Соней об Алексее ни разу не вспоминала, – жила бледнеющими, двоящимися
воспоминаниями. Один Алексей, с чуть смеющимся взглядом и пухлыми уголками губ, живший в одном с нею городе, носивший серебристую куртку и бордовый свитер, забывался, как ни цеплялась Марина за свою память. Другой, похожий на киногероя, –
отступал в область бессмысленных фантазий и придуманных диалогов. Меж тем времени
на выдумки не оставалось.
Все было расписано и назначено: последние контрольные, проверки конспектов, график
экзаменов... Марине, – хоть с какими оценками, – только б со школой покончить. Не того
ждала от Мрыськи Варвара Владимировна: пусть не дал бог ума и таланта, но с
экзаменами можно постараться?! так сдать, чтоб матери было чем гордиться! А там, глядишь, в институт поступит, чему-нибудь да научат – человеком станет...
Глава 5. Сон как лекарство
«Почему, интересно, сначала выпускные балы и только потом экзамены? Не логичней ли
бы было наоборот?» – рассеянно думала Марина, уставившись в больничное окно, за
которым буйствовал май. Но ни балы, ни экзамены ее уже не касались. Нет, мир не
рухнул, катастрофы не случилось, – так... маленькое недоразумение. За пару дней до
первого экзамена она попала в больницу. На остановке выходила из трамвая, и вдруг
нехорошо стало, в глазах потемнело, в висках застучало, и не вздохнуть, – так, при всех и
бухнулась. Хорошо, под колеса не попала, добрые люди «скорую» вызвали.
«Чего вы хотите? – трудный возраст...», «вот вам и нагрузки, и недосып...», «совсем
девчонка, а уже нервы...», – шептались сестрички, ставя капельницы и делая уколы. И
наступал сон. Потом Анна Ивановна, заплаканная, с беленьким вышитым носовым
платочком в руках, соседка по палате с сердобольным «Бледненькая! Тебе бы в деревню».
И снова сон. Соня, с почтительно-сочувственным взглядом и оранжевыми мандаринами...
И опять сон.
Выписывать пациентку не торопились. Аттестат об окончании школы без экзаменов, по
среднегодовым оценкам вывели, с поступлением в институт врачи посоветовали
подождать. А чтоб не терять времени, Марина решила поступить в училище, в ПТУ2, куда
приглашали без всяких экзаменов, – уже через год зарабатывать можно будет, и на
вечернем учиться. А пока... Сказывалась ли душевная тупость или подлость, которые
подозревала в ней Варвара Владимировна, помощь врачей или непринужденная болтовня
с Анной Ивановной и Соней, или просто удалось, наконец, выспаться, – Марине хотелось
думать о светлом и радостном: о синем небе за окном, одуванчиковых россыпях на ярко-
зеленых газонах и о маленькой тайне, невидимо освещавшей ей душу, – о тайне по имени
Алексей.
___
Часть II. Встреча вторая
Глава 6. Рабочие моменты
– Ты?! – из тени металлических шкафов навстречу Марине шагнул мужчина.
После солнца ее глаза с трудом привыкали к искусственному освещению, и мужчина
казался незнаком. Челка и обильная щетина скрадывали черты лица, но в голосе
слышалась уверенность, а в еле различимой улыбке мерещилось что-то знакомое:
– Вы?
Вот так сидишь целыми днями, работаешь, учишься, и не знаешь, что в соседних цехах
творится, что за люди там работают. «Свои», – инженеры, техники, чертежники, работавшие в одном с Мариной отделе, – для нее уже родными стали. В соседних отделах
тоже знакомые были: то в столовой пересечешься, то на субботнике... В другие здания –
если случайно по бумажным делам зайдешь. Кто там чем занимается, над чем колдует, –
это пусть итээровцы3 вникают. Они свои институты позаканчивали, в жизни
определились, им и карты в руки. Марине и так дел хватает: с утра на машинке стучишь, как дятел, в обед поесть надо, в магазин сбегать, бабушке позвонить, потом опять за
машинку. А машинка – гром! Машинка – зверь! Корпус расшатан, каретка вылетает, клавиши западают. Ей бы в музее стоять, – да на чем же тогда работать? где другую такую
умницу-красавицу найдешь?
Вот и приходится чинить да подкручивать. Свободная минутка если и выпадает – в
конспекты лезешь: готовишься, повторяешь. Студентам-вечерникам в институте спуску
не дают. С лекций домой идешь никакая, а дома – бабушка. Анна Ивановна хоть и
старается молодцом держаться, виду не подавать, но годы свое берут. И ладно бы годы, –
душа у нее молодая, светлая! Здоровье подводит, вот что! Матушка, натура утонченная, аристократичная, – все в ней против дурного да грязного восстает, болезней как огня
боится, от санитарии только что в истерики не впадает. А Марине и спокойней от того, что сама все делает: меняет, стирает, убирает. Опять же с бабушкой лишний раз поболтать
можно. А с утра – опять на работу... Жестковато выходит, но посмотришь на сокурсников: тоже, бедолаги, крутятся. У многих семьи, дети, с жильем сложности, – ничего, справляются, а у Марины и проблем-то серьезных нет, – знай себе учись, а там и с
работой устроится, и зарплата повыше будет, и бог даст, бабушку подлечить удастся. Так
что не время уставать, – делá делать надо.
И делала, и получалось, и не потому что в Марине обнаружилось нечто выдающееся, просто сам мир, от которого она ждала отвращения и возмездия за все свои
несовершенства, оказался не так уж свиреп, принимал ее такой, как она есть, бестолковой
и неидеальной. И было в этом приятии нечто столь крамольное и непозволительное, что
лучше б Марине и вовсе чувства утратить, чем до таких озарений докатится. Но пугающее
ощущение легкости, однажды осветив ей душу, прирастало все новыми всполохами
чудесных откровений, все настойчивей призывало по-новому полюбить мир, неожиданно
великодушный и щедрый. Марина влюблялась во все подряд: в улицы, по которым
ходила, в шум суеты, в немощную зелень дворов, в свежесть утренних часов и тишину
вечеров... И, – что уж было совсем непонятно, – мир отвечал ей тем же. В институте
особого героизма не требовалось, разве что на лекции ходить да зачеты сдавать, – не так
сложно, порой увлекательно. Итээровцы на работе, студенты и преподаватели в
институте, просто случайные прохожие относились к ней с такой благожелательностью, что, будь ее воля, каждому бы спасибо сказала и цветов надарила...
И только Варвара Владимировна, по своей прозорливости, по-прежнему на дочь без
омерзения смотреть не могла. Мало того, что Мрыська внешне – копия отца, так еще и
лгунья, каких свет не знал. С виду девочка приличная: учится, работает, деньги домой
носит, с бабушкой возится, с людьми ладит, а чует материнское сердце недоброе, –
покажет себя «Мариночка», так покажет, что все слезами умоются. Варвара
Владимировна боялась и ждала этого: к разговорам дочери прислушивалась, хитрые
вопросы задавала, чтоб на лжи подловить (неприятно, а как с ней иначе?) Но Мрыська ее
ловушки будто нутром чуяла, ни разу не попалась, а то еще глаза выпучит: «Мам, ты
прямо скажи, в чем дело-то?» Прямо! А прямо бесполезно: у дочери ж к материнским
увещеваниям никакого сочувствия! Зубы стиснет, взгляд потупит, стоит, дрожит, и ни