знаках судьбы. К чему эта встреча? Случайность? Совпадение? К чему ему этот знак?
Жена, подруги, – и так все есть. А Марина... Сейчас ровная, спокойная, а вобьет себе в
голову невесть что, – разбирайся потом. Упаси бог от нервных юниц! Зачем тогда
появилась? Вновь появилась! Со своими раскосыми глазами, нежными, чистыми губами, теперь, когда он женат, образумился, остепенился и не станет выскакивать из трамвая
вслед за незнакомой девчонкой? Не станет, и все! С тем и зашел в метро.
***
На следующий день он заметил Марину еще на подходе к заводу. Вид у нее был такой
измученный, удрученный и подавленный, что доброе сердце его не выдержало: развеселить бы девчонку, глядишь, и самому радости прибавилось бы. С тем и подошел.
Марина, ответив рассеянным «привет-привет», всю дорогу молчала, оставаясь
безучастной к его речам, и еле кивнула на прощание перед входом в свой цех.
...Какое уж тут веселье! Ночью Анне Ивановне «скорую» вызывали. Варвара
Владимировна от вида белых халатов и медицинской суеты в исступление впала, на кухне
закрылась и сидела там, пока врачи не уехали. Потом на Мрыське душу отводила: ну что, опять суетилась? смотрите, какая я хорошая – бабушке помогаю. А я, значит, плохая?
Голос у матушки сильный, драматичный. Анне Ивановне хоть и дали снотворного, а
пришлось следить, чтоб буря материнского раздражения за пределы кухни не
выплеснулась и бабушку не разбудила. А говорить Варвара Владимировна привыкла
основательно, подолгу, пока всю душу из человека не вытянет. В этот раз только под утро
утихомирилась, – устала.
Целый день Марина спасалась кофе, а позже, по дороге в институт, радовалась, что не
одна идет, а то бы не знала, на каком свете находится, – может, уже спит, а снится, что
идет. Алексей, всю дорогу пытавшийся взбодрить, расшевелить бесчувственную
спутницу, так ничего и не добился, и не из коварных соображений, а по любви к легкости
и безмятежности, настроился по-своему приглядывать за старой знакомой. Кто знает, может, затем и встретились.
Глава 7. Забота о ближнем
...Встречая Марину по утрам на полдороги к заводу, сопровождая в обеденных походах по
магазинам, провожая до института, с заботливостью любящего родственника он вовлекал
девушку в легкомысленные беседы, заставляя забывать о «плохом». Что о нем думать?
Оно само о себе напомнит, а сумеешь переждать, – само по себе пройдет, и у Марины все
наладится. Просто человечек она несуразный, конфузный какой-то: болтает-болтает, да
вдруг замолчит, глаза невидящими, слепыми сделаются, словно не в себе девчонка; взгляд
то весельем искрится, то словно туча найдет, – потемнеет, нахмурится; и все время
извиняется, за мелочь, ерунду, и когда не за что, все равно извиняется. Собьется на «ты», заденет его случайно, рукой ли, плечом, – и чуть ни преступницей себя чувствует. Зато
смеется как! От всей души смеется: и глаза, и губы, и упрямые прядки волос, подрагивая,
– смеются. А слушает вдумчиво, серьезно и... наивно, как ребенок, с которым взрослые об
«умном» поговорить сподобились. Законы физики как сказку воспринимает: – Для меня
физика – говорит, – чудо, непостижимое в принципе.
– А в школе как же? Учила, наверное?
– Скорей зубрила.
– Учитель плохой попался?
– Что вы! Учитель у нас замечательный был. Другой бы меня попросту возненавидел. А
этот чего только не придумывал, чтобы мой мозг растормошить. Увы! Нету во мне тех, не
знаю, клеток, извилин, которые за понимание
физики отвечают. Вот бывают люди, которые не слышат. От рождения или по болезни не
слышат. Вообще не слышат. Жизнь идет, звучит, а они не слышат. Но ведь живут же и
звучат даже: дышат, шагают, одеждой шуршат, перелистывают что-нибудь. Как и все
живое звучат. Но не слышат...
– А камни? Если камни звучат, а они звучат, они, по-твоему, тоже живые? – что для
Марины чудеса, для молодого физика пройденный материал. Только он уже не студент, а
вроде волшебника получается, вот и задает мудреные вопросы, не для себя, а так, чтоб в
других веру в чудеса поддержать.
– По-моему, живые: растут, распадаются, влагу впитывают, поют, эхо рождают, отголоски
хранят. Но я не про них, про глухоту свою. К физике глухоту.
– Но плохой-то звук от хорошего отличишь? Где инструмент слышен, а где запись
тусклая, глухая, шумы мешаются.
– Может, и отличу, только не в звучании дело. Музыка душою пишется. У Бетховена
техники такой, как сейчас, не было, а музыка какая! Говорят, пение овсянки услышал, и на
тебе: Пятая симфония! «Так судьба стучится в двери». А вы сегодня человека назовите, чтобы такую же музыку писал. А ведь овсянки никуда не делись, и сейчас поют.
– Это уже не физика...
– Вот и я говорю: она сама по себе, я сама по себе.
***
Не нравилось Твердушкиной приятельство Алексея с молоденькой машинисточкой. Ох, не нравилось! И предъявить-то нечего, но и так оставлять нельзя. К счастью, товарищи из
Энского филиала специалиста к себе запросили, в командировку недели на две. Им без
разницы кого пришлют, лишь бы в разработках понимал. А Леша – человек сведущий, молодой, пусть смотается, заодно голову проветрит, пока она, Твердушкина тут
разберется, – кому надо мозги вправит.
Как только Алексей отбыл, она подловила Марину и, холодно поблескивая стеклами
огромных очков, то краснея, то бледнея от гнева, выговорила за обиженных и обманутых, рассказала, что таких «машинисточек» кое-где камнями забивают. Думала, девчонка
плакать, оправдываться будет, но Марина только губы кусала да как осиновый лист
трепыхалась, но под конец поплыла все-таки, к стеночке привалилась, да так, по стеночке
и пошла, – проняло, видать. В Твердушкиной даже жалость шевельнулась: «Может, и
вправду, девчонка не из "тех" будет». Кто такие "те", она и сама не определилась, но тут
уж какая разница? Главное – мораль соблюсти! а девчонка переживет!
Для Марины эти переживания пыткой обернулись. Если б речь шла о ней и только о ней, о
ее непорядочности, было б не так больно. Но бросить тень на Алексея, – человека
светлого и благородного, – вот в чем, действительно, подлость! Как не невинны казались
их встречи, видно, права была Варвара Владимировна: в Мрыське, в самом ее существе, в
тех безднах, которыми попы́ нормальных людей пугают, в тех тайниках сознания, о
которых философы с психологами догадки строят, источник грязи таится, и любой, кто по
неведению или из чистых помыслов с нею связаться решил, – душу свою пятнает.
«Доигралась? Нечего любопытничать было. Видишь, не твой человек, – замечательный, умный, добрый, но, как говорится, не из твоей песочницы, – пройди мимо», – казнила себя
Марина за все сказанное и подуманное, казнила изо дня в день, казнила ожесточенно и
зло. Даже не казнила – мстила за Алексея, за постыдную тень пусть и надуманных
подозрений, задевших его светлый образ. Твердушкина была бы довольна.
А вот «своим» из отдела происходящее с Мариной не нравилось. Понятно, что девчонка
устает, недосыпает, дома, кажется, нелады, но такой опустошенной, болезненно-
изнуренной ее не видели. Осторожные расспросы ясности не вносили, – Марина лишь
глубже уходила в себя. В текстах опечатка за опечаткой, а ведь хорошая машинистка.
Встряхнуть бы ее, в чувство привести, – по-матерински тревожились женщины. Сама
собой возникла идея о маленьком, отвлекающем путешествии, хотя бы в тот же Энский
филиал на два-три дня. Скоро и цель поездки придумали: доставка «рабочего узла». Кто ж
о Твердушкинских замыслах знал?!
Марину задание удивило. В городских командировках она уже бывала, но Энск – другое
дело. Туда, в древний живописный городок, утопающий в зарослях садов, отправляли как
в санаторий, – за труды и по знакомству. К тому же физика для Марины, что молния для
дикарей, – загадочно, мощно и страшно; и что для итээровцев «рабочий узел», для нее –
железяка неведомая, которую и везти-то боязно. Но кто ж откажется на теплом солнышке
погреться? Хотя б и пару деньков! И с бабушкой вряд ли что-то случится, и в институте
ничего не пропустишь. Ну и поехала.
Глава 8. Вечер в купе
«Хорошего понемножку! Спасибо тебе, Энск, за жаркие объятья, за истекающую медовым
соком черешню, за костры мальв и канн. Жаль, что из всех сокровищ твоих, – кремлей и
дворцов, площадей и соборов, – только и видела, что вокзал да здание Энского филиала с