Инга Сухоцкая
Четыре встречи
Современный любовный роман
Предисловие
— Я такое для тебя придумала! Такое! — ликует Соня на том конце телефонного провода. — Видишь, среди ночи звоню!
— Говори!
— Слушай, напиши о любви!
— О любви? Стоило из-за этого звонить! Да еще ночью! Ты же знаешь, — я бабских романов терпеть не могу.
— А кто говорил, что дело не в жанре, а в подходе? Дескать, Бунин, Куприн…
— Но я-то не Бунин!
— Так и я в литературе не особо… Просто про любовь люблю, — упорствует она. — И тебя люблю. И по юности нашей скучаю. Возраст, наверное. Ностальгия.
— Ну, если попробовать… И только для тебя, — эпизодик какой-нибудь… Теперь заснешь?
— Засну. Но ты обещала!
— Я сказала — попробую.
А дальше что ни день, — звонок: как героев назвала? сколько написала? как работается? Хоть ссорься. Или пиши. А что писать? Начала вспоминать, додумывать записывать… что-то сюжетное наметилось, герои нарисовались, оживать стали, разговаривать, чувствовать, со временем на волю попросились…
Написанное письмо кладут в конверт, предназначенный адресату и только ему, — оконченному роману требуется обнародование. Письмо Соне было бы простым исполнением обещанного. Публикация — это уже авантюра. Что ж, пусть авантюра. Но ради чего? или, говоря по-школьному, о чем думал автор, уходя (и уводя читателей) в мир своего вымысла и придуманных героев? Отвечу за себя: автор думал, что жизнь — штука увлекательная и благородная. Ощутим ли мы ее глубины или примем за пустышку, милую забаву, случайную декорацию к собственному существованию, — это кому как выпадет.
Часть первая. Встреча первая
Встреча первая. Глава 1. Дорога на кольцо
Мяч, ало сверкнув влажными щечками, взмыл в голубизну весеннего неба и завис над оживленно шумящим, многолюдным двором, дразня разгоряченных футболом мальчишек, млеющих на солнце мамочек с колясками, чинно прогуливающихся бабушек; раззадоренный весной, устремился в самый тенистый, дремуче зимний уголок, звонко шлепнулся о мерзлую землю, игриво подскочил к долговязой девице в сером, — но, смущенный ее невидящим взглядом, неуклюже плюхнулся на кочку, чубатую зимним сухотравьем, и потерянно завихлял по слякоти и ледовой крошке назад к стадиону. Обрадовано загалдели мальчишки, выдохнули мамочки, успокоились бабушки, а девица шагала все так же ровно и осторожно, — как слепая.
В прежней школе ее, веселую непоседу с раскосыми глазами и вечно растрепанными косичками, любили и ругали за живость характера, а в этой не сложилось. Марину избегали, слегка подтравливали, — она робела и уходила в себя от общей неприязни, от серых стен, болотно-зеленых досок и черных шкафов… Все, что радовало глаз, — цветы на окнах да небо за окнами, — сопровождалось одергивающим «хватит ворон считать! Смотрим в учебник!».
А как подготовка к выпускным началась, — вообще головы не поднять: — Не отвлекаемся! Помним об экзаменах!
О них забудешь! С утра до ночи: экзамены, экзамены, экзамены… Сами извелись, ученикам роздыху не дают, родителей накачивают…
Матушку Марины, Варвару Владимировну и накачивать не надо. Ее запальчивая, яркая, страстная душа без подвигов и героики жить не умеет, — им одним верит. А вот дочь — так себе человечек, заурядный да бесталанный, и, как ни влюблена она в мать, как ни старается заслужить ее благосклонность, — уж больно себе на уме. Как такой верить? С той же учебой: в будни и выходные до поздней ночи сидит, заучивает, записывает, — но огонька в глазах нет. Вот и горячится Варвара Владимировна, увещевая, на всякий случай, что образование и человеческое достоинство нераздельны, и дело не в институтах. Просто уважать личность непросвещенную и недоразвитую (тем более, дочь! — плоть от плоти), Варвара Владимировна никак не сможет.
Марине в этих увещеваниях все чаще пророчество слышится. Она вроде и старается как может: о Соне (подружке по двору), рисовании и других глупостях забыто, все силы на учебу брошены, с утра до ночи — тетради, конспекты, учебники да страх Варвару Владимировну разочаровать, недостойной дочерью оказаться. И все равно ошибки случаются, а дурные предчувствия только навязчивей становятся, разве что на обратном пути, по дороге из школы домой забудешься на время, унесешься куда подальше от неизбежного, хотя бы мысленно.
К счастью, дорога не близкая: почти час на трамвае, если без ЧП. Час свободы от мыслей и чувств! Пускай ничего не меняющей, бездумной, бестолковой свободы, уводящей от страхов и тревог в пустоту беспамятства, — но как же Марина упивалась ею! Еще до того, как сесть в трамвай, до того, как оказаться на кольце, едва выйдя из школы, она впадала в душевное, — вернее, бездушное, — оцепенение, и ни весна, ни мальчиший гвалт, ни мяч, упавший в ноги, не могли вернуть ее к реальности.