Вежливость для незнакомых людей, — лучший способ оставаться в меру приятными и противными друг другу, но увидев попутчика, Марина онемела.
— Мариша? Не ожидал… Ты как тут? — по-семейному спокойно улыбался Алексей.
— Я… Домой еду, — Марина лихорадочно вспоминала, что лучше ей держаться подальше от тех, кто дорог.
— Это понятно. А делала что? — разобравшись с чемоданом, он уютно расположился на своей полке, и купе задышало по-домашнему.
— Железяку отвозила.
— Ты ж моя хорошая! — просиял он. — А от меня чего бегаешь? Обидел чем?
— Да что, вы, Алексей! — сказать бы ему, какой он замечательный, необыкновенный, чудный! объяснить бы, что именно поэтому и не стоит ему разговаривать с ней! одним с ней воздухом дышать не стоит! да как об этом в двух словах скажешь? А подробней нельзя, итак уже доболталась. — Просто, не надо нам…
— Вот и я говорю, — не надо… — Алексей ободряюще посмотрел на спутницу. Она сидела в самом уголке, перепуганная и напряженная, как загнанный зверек, — … бояться не надо, Мариш. Это ж я… Ну?…
В ответ Марина уставилась в окно, и, не замечая роскошных садов, разбегающихся многоцветными волнами лугов, синего неба с высоко парящими диковинным птицами, наливалась стыдом, ругая себя за светскую бестолковость.
— Знаешь, — с невеселой полуулыбкой начал Алексей, — в школе, где я учился, была такая дурацкая шутка. Протягивают тебе руку, «привет», мол, ну и ты в ответ свою протягиваешь, а тот, шутник, свою — раз, и отдернет. Ты ж так шутить не будешь?
Мрыська с трудом соображала, причем здесь эта шутка, и чтоб на все это ответила… хотя бы та же Твердушкина…
— А вот и я! — вошла молоденькая, примерно Марининых лет, звонкоголосая проводница, с востренькими глазками, ярко напомаженными губами и бейджиком то ли Инны, то ли Нины. Она уселась рядом с Алексеем, кокетливо выставив коленку, и, краем глаза отметив отсутствие обручального кольца у пассажира, озорно ему улыбнулась, со значением поправив волосы и воротничок дразняще расстегнутой блузки. — Ваши билетики?!
Разложив папки, Инна-Нина спрашивала у пассажира «как устроились», щебетала, сверяла, играла очаровательными ямочками на щеках, и таким задорным, напористым было ее кокетство, что Марина даже залюбовалась. Зато сама пассажирка никакого впечатления на Инну-Нину не произвела: невзрачненькая какая-то, мордочка не накрашена, волосы назад убраны, как у старухи; «эдак всю жизнь прокукуешь. Хорошо, если мужичка завалященького найдешь, детей народишь, а дальше что? Тоска зеленая? Назад оглянешься, — вспомнить нечего?! Молодость — она один раз дается, и прожить ее надо, чтоб мало не показалось…», — и быстро забрав у Мрыськи билет, с безлико-громким «кипяток в конце вагона, чай-кофе позже» Инна-Нина вышла из купе.
— Мариш, ты вообще дар речи утратила? Или со мной говорить не хочешь? — Алексей скользнул взглядом по ее губам, манящим нежной, дышащей естественностью, и с легкой улыбкой «я совсем не страшный», продолжал «пытать». — Ладно, спрошу о другом… Почему ты тогда, после первой встречи, так и не позвонила? Я ждал…
— Теперь-то что?!
— Теперь, может, и ничего. Но ты ж обещала.
— Я говорила «постараюсь», — выдавила Марина. Обещать было не в ее правилах. Он просто этого не знал.
— Извини, — причуды памяти… — со всем добродушием ответил Алексей. — Как подружка твоя?
— Соня? Ты ее помнишь?
— Как видишь… — кому сказать, он долго помнил ту встречу.
Сначала сам думал — так, милая глупость, виньетка к весеннему дню, а потом по глазам, раскосым да жгучим, заскучал, звонка ждал, в уме все детали перебирал, чтоб эту девочку найти, но кроме того, что зовут ее Мариной, а подругу ее Соней, и живут они, видимо, в центре, — так ничего и не вспомнил. Кофе не раз на том пяточке пил, — вдруг она зайдет, вдруг почувствует, что он рядом. А пока надеялся, — с Татьяной (женой) завертелось, да так лихо, что сам не заметил, как «женатиком» стал.
— Напитки! Кофе! Чай! — ломилась в дверь Инна-Нина, дребезжа столиком, уставленным стаканами.
«Да угомонишься ты?!» — досадовал Алексей на востроглазую проводницу, и, спеша внести в ее планы ясность, как можно ласковей спрашивал свою vis-a-vis:
— Что будешь, Мариш?
— Чай! — с кофе полночи не заснешь, а тут поскорей бы с разговорами завязать да проспать до самого Питера, чтоб на глупости времени не оставалось. Еще боль эта… Рука сама потянулась размять затылок и шею.