Лишь за несколько метров до кольца Марина «оживала», высматривая «свой» трамвай, и, заняв место у окошка, любовалась на знакомую до мелочей картину: в центре круглой асфальтированной площадки недвижным пауком темнела диспетчерская будка с недобрым взглядом грязных окошек, по кругу площадки серебристыми паутинками перемигивались рельсы, и, втайне ожидая свободы, толпились цветастые составы.
Через минуту-другую Маринин трамвай вздрагивал, трогался, осторожно и медленно, словно боясь встревожить диспетчеров; еле заметно выезжал с площадки; замирал перед поворотом, опасливо косясь на будку-паука; и, выпутавшись из паутины кольца, переехав проспект, вырывался на волю, — блестящий, звенящий, счастливый!
Встреча первая. Глава 2. Не спите в общественном транспорте
Час — это хорошо, это много: читай, зевай, смотри в окно… Главное, не спать, — некрасиво может получиться, некрасиво и невоспитанно. Впрочем, соображения этикета все чаще уступали силам природы, и только очнувшись, Марина понимала, что снова не заметила как заснула.
Вот и сейчас трамвай звякнул, подползая к булочной, а она только-только протирала глаза. Ничего, до дома — еще пара остановок: есть время очухаться, и даже подразмяться, если соседнее место свободно. Но нет, — дядька какой-то сидит. Свободных мест полно, даже сдвоенных, — чего не отсядет? Задремал что ли? Краешком глаза окинула джинсы, серебристо-серую куртку, черную сумку, и вдруг показалось, что он не просто рядом сидит, а потому что с ней рядом. Может, не проснулась до конца, — вот и мерещится всякое. Да что гадать, — не проще ль выйти?
Едва подъехали к остановке, Марина с заполошным «Чуть не проехала!» рванула на улицу, и для пущей уверенности скрылась в булочной, дождалась пока трамвай закроет двери, и лишь услышав уносящееся вдаль трамвайное «четче-звонче», «четче-звонче», облегченно выдохнула и даже обрадовалась: теперь и прогуляться можно, и, если мелочи хватит, — мороженого купить! Вон его сколько: блестящего, манящего, в рожках, брикетах, — только выбирай… А транспортная романтика не по ее части, если это вообще романтика.
— А я тебя потерял! Жду, жду… — в булочную, лучезарно улыбаясь, вошел мужчина в серебристой куртке, и прямиком к Марине: — Брать что-то будешь?
— Нет, — буркнула Марина, сердясь на себя, на него, на неповинных покупательниц. Они что? ничего не видят? Смотрят, как ни в чем не бывало, улыбаются, будто так и надо, даже вроде одобряют. От возмущения Марина споткнулась. А Этот, из трамвая, галантно под локоток ее подхватил, да так и повел на выход, как давнюю знакомую:
— И хорошо, а то я соскучился, — просиял он дамам на прощание, выводя неуклюжую, рассерженную спутницу.
«Сейчас развеселю», — вскипал в душе Марины огонь отмщенья. Но едва они оказались на крыльце, и Марина, оттолкнув спутника, раскрыла рот, чтоб разразиться гневной тирадой, из булочной вышла пожилая женщина, увитая гроздьями пакетов:
— Так, ребятки… — начала она что-то перекладывать, вытаскивать, прятать, то и дело поглядывая на парочку. — Весна, стало быть! солнышко… — а вы ссориться собрались. Не дело это! Ты, — обратилась она к мужчине, — проси прощения, а ты — (уже к Марине) — прости дурака. И смотрите мне! — добродушно пригрозила, и разобравшись с сумками, неожиданно легко зашагала прочь.
— Ну, прости дурака Алексея! — рассмеялся незваный спутник. Представился вроде.
Марина, ни красотой, ни богатством форм не отмеченная, навыков кокетства и общения с мужским полом сроду не имела, и чему радуется этот дядечка-шутник, не понимала. «А может, не шутник, а знакомый (мамин или еще чей-нибудь), ждет, когда я его узнаю», — Марина пригляделась: годами намного старше, ростом чуть выше, подтянутый… «Алексей», значит… скорей уж «Алексей Иваныч» какой-нибудь… Нет, ни о чем. Волосы темные, лицо открытое, глаза голубые, немножко глубоко посажены (от этого блеск еще заметней кажется), нос прямой. А губы… губы немного капризные. Вернее, самые уголки губ, чуть пухлые, по-детски очень… Точно запомнилось бы. Нет, никакой он не знакомый…
Алексей не торопил, ждал, когда Марина успокоится (во напугал!), и гадал, с чего б это девушки от него бегать начали. За ним — случалось, а чтоб от него… — странно это, да и девушка странная. Теплынь стоит! солнце печет! здесь, в центре и снега уже нет, милые прелестницы чуть ни в летнем ходят, — а эта: куртка глухо застегнута, сама бледная, измученная. В другой раз не заметил бы… Да и в этот не заметил, просто сел на единственно свободное место рядом со спящей пассажиркой, в который раз проклиная свою аллергию на косметику, осторожно вдохнул, но почувствовал только запах ветра и солнца. Вот тут и пригляделся внимательней: чистая, без косметики, кожа, спокойный ровный лоб, трогательно детские, нещипаные брови, нежно-розовые веки, серебрящиеся лучики ресниц, губы естественные, дышащие (целуй не хочу, никакая аллергия не помешает), удивительно счастливая, безмятежная улыбка, а глаза… — глаза, наверное, светлые-светлые, как весенний воздух. И то ли любопытство, то ли шальные мысли взыграли (весна ведь!), — да мало ли почему! — захотелось сам цвет увидеть: серые или голубые? Из чисто эстетических соображений захотелось. Вот и не спешил отсаживаться. А когда веки девушки распахнулись, — глаза оказались неожиданно темными, почти черными, огромными, раскосыми, — у него аж сердце екнуло. Еле успел следом выскочить, чтоб в глаза ей насмотреться. Блажь, конечно, но не все ж по уму жить!