— Ну? Невеста, согласна? — приобнял ее тот.
— С чем?
— С тем, что невеста? Верная и любящая? Теперь уже по-настоящему?
— А раньше не по-настоящему было? — в глазах Марины мелькнуло тревожное непонимание.
— И раньше по-настоящему, — не сразу ответил Алый. Он, кажется, только-только ощутил всю глубину своего к Марине чувства, пожалуй, более утвердившегося в его душе, чем это нужно для простой помолвки, но, испугавшись такого погружения, быстро оправился. — А теперь почти официально. При свидетелях! — кивнул он на Толяна. — Помолвка как бы!
— Я тут даже подарок принес… Вам обоим, — указал Толян на магнитолу в углу комнаты. — Подарок принес, а радости у молодых не вижу. И самому невесело. Ну, со мной все понятно, как-никак, друга пропиваю. Да и тебя… — обратился Толян к Марине, и разлив по бокалам вино, взяв свой и держа его в руке, спокойно, как у себя дома прилег на локоть, не спуская глаз с Марины. — И горько мне… Ох, горько! — подмигнул он.
Марина, испугавшись Толяна, его вальяжности и даже бесцеремонности, подскочила на месте как ужаленная и буквально вдавилась в Алексея:
— Не свадьба же…
— А с каких пор нам повод нужен? — погладил тот ее руку. Всю дорогу он представлял, как она обрадуется этой помолвке, счастливая, ласковая, благодарная. И вдруг — дерганья, нервные интонации… Кому как не ему знать: уж если женщина жаждет любви, — скрывать этого не будет! Да и зачем? Вон Татьяна! жаждала так жаждала, — весь город знал, весь зал любовался! А Марина? Ну как ей объяснить, что мужское самолюбие — дело обычное, ну хочется иногда, чтоб весь мир видел, как ты любим и желанен, чтобы тот же Толян слюнки глотал… Эгоизм? — разве чуть-чуть, торжества ради! Вполне допустимый, вполне понятный. Ему ли не знать, не восхищаться полнотой и накалом Марининой любви! Ему ли не знать, какой жаркой и страстной бывает эта любовь! О! Он единственный посвящен в эту тайну! Не первый, второй, третий — единственный! И готов служить этой тайне как жрец, как избранный. Но жрецу Богиня нужна, чтобы все глаза на нее, а Марина… — Мариш, скажи что-нибудь… — почти расстроился Алый.
— Я скажу! — вмешался Толян, вернувшись в исходное, сидячее положение. — За любовь!
К вину, и алкоголю вообще, Марина относилась спокойно, точнее, никак не относилась. Сок — и тот вкуснее. Но слишком уж не заладилось с этой помолвкой, а ребята старались, готовились: цветы, угощения, подарок даже… Да и повод вроде серьезный, прямо к ней относящийся. Марина зажмурилась и… бр-р-р, — выпила.
— Между прочим, в России обычай был: невеста угощала гостя чарочкой водки, а гость целовал ее в уста сахарные, — зачем-то сообщил Толян.
— Пусть он уйдет, — испуганно прошептала Алому Марина. — Пусть уйдет.
— Да брось ты! Ну, обалдел мужик… Ты, вон, какая! Как не вздуреть!
— Товарищи жених и невеста! Вы целоваться будете? Или помолвка отменяется? Невеста-то, похоже, не готова. А на свадьбе пред честным народом, как?
— Пред честным народом как раз легче, — буркнула Марина.
— А какая разница? — подбадривал ее Алый. — Нам-то что? Ты ж моя…
— Не хорошая я, не хорошая! — оборвала его Марина, чуть не плача. Ей хотелось убежать, пропасть, провалиться: что-то нехорошее, пугающее носилось в воздухе, но что, почему — она не знала.
— Не хорошая… Замечательная! Чудная! Восхитительная… — шептал, успокаивая Алый. — Просто разволновалась, не ожидала, устала… — ворожил он, осыпая ее солнечными бликами лучистых полуулыбок, обволакивая сиянием небес и волнами нежности. Воля оставляла разум Марины, покоряясь горячему шепоту… — Не бойся любить, не бойся быть любимой… — заклинал голос Алого, шелестели цветы, глухим эхом вторили утонувшие в зарослях заделанных трещин стены, «не бойся…»… и чей-то голос шептал «Манон»… Нежные пальцы Алого скользили по ее плечам, шее, отводили длинные локоны, расстегивали крохотные пуговички… и еще чьи-то пальцы. Хмель окутывал сознание, мысли туманились… «радоваться надо… немногим такое счастье дается…»
И свет погас, и запахло свечами… С потолка на стены, на покрывало, на чайную розу шелковистого платья, поползла, оживая, многолапая тень… разинув много- и гнилозубую пастью… Что-то шелестело, шуршало, слетаясь на покрывало… что-то похожее на стаю, на черные всполохи, желтые отсветы… на извивающуюся, на красном, серую массу… на двух прислужников с мутными водянистыми взглядами… на приготовления к дикому ритуалу… И нужно было бежать, но ужас парализовал тело. И нужно было кричать, но, как ни разевала Марина рот, как ни напрягала горло, — только и вырвалось срывающимся хрипом: «Алеша, Алый, Аленький…» Прислужники переглянулись и сгинули. В комнате снова стало светло, монстр исчез, не успев ее поглотить, негромкая музыка сменилась шипением, кто-то в коридоре негромко разговаривал, кажется, ругался, уходил, возвращался, но все уже было не то, — не те время и пространство, куда запросто, как к себе домой, возвращался Алый.