Куда же он ведет? Каковы должны быть его окончательные результаты, после которых этот фактор перестанет действовать сам собой, как огонь, пожравший все свое топливо и после этого погасший?
Ответ ясен, если мы хоть немного вдумаемся в сущность дела.
Эволюция животного мира, главным фактором которого была борьба индивидуумов за существование, привела животных к индивидуализму, в основе которого лежит себялюбие и непонимание чужих страданий, для восприятия которых у животных даже не выработалось никаких специальных органов. Правда, функцию таких органов исполняет отчасти слух, но и это только тогда, когда голос чужого страдания доходит до данного существа на понятном ему языке. Нам надрывают сердце вопли больного человека, нам тяжело слышать отчаянный визг свиньи, когда её режут, потому что они сходны с выражениями наших собственных страданий. Но почти все из нас, идя по дорожке, без сожаления давят ползущих по ней насекомых, потому что у них — другие способы проявлять свои ощущения. А между тем мы вовсе не жестоки. Нисколько не жесточе нас и хищные животные, даже ядовитые змеи, когда жалят и пожирают своих жертв, в чем нетрудно убедиться при их воспитании. Мысль о мучениях существ, которыми они питаются, даже не приходит им в голову. Они поступают с ними, как наивное дитя, обрывающее крылышки у насекомого, чтобы посмотреть, что оно будет делать после этого. Животные все благодушны по природе и приходят в ярость лишь при самозащите, или из ревности, или когда предполагают видеть в ком-либо из встречных опасного врага и желают его устранить.
Так же выработался по своей психике и первобытный человеческий род благодаря тому, что в зародышевых клеточках одного или нескольких представителей непосредственно предшествовавшего ему вида обезьян по каким-то еще неведомым нам эмбриональным причинам появился «носитель воображения, свободного от импульсов окружающего мира».
Это был зародыш способности ставить себя при достижении известного возраста на место других существ и чувствовать в себе эхо их ощущений в различных обстоятельствах жизни, особенно когда эти ощущения выражаются звуками, что способствовало и выработке членораздельного языка, фундаментом которого, таким образом, является именно способность к воображению.
Здесь мне опять приходится объясняться, так как только что высказанная мною мысль тоже еще нова. Однако справедливость ее нетрудно сделать очевидной. Почему, когда вы произносите слово «дом» или «люблю», слушатель вас понимает? Только потому, что при этом он воображает лом, которого перед ним совсем нет, или чувство любви, к которому он способен, но которое в нем в данный момент не вызывается никакими реальными жизненными стимулами. Как только у человека будет парализована способность воображения, так ваша речь, хотя и будет легко доходить до его мозговых центров, уже не будет возбуждать в его душе той игры образов и чувств, которую вы желаете в ней вызвать своими словами. Он будет слышать ваши слова, как всякие звуки, будет способен рефлективно даже повторять последнюю вашу фразу, но только как попугай, совсем не понимая ее смысла.
И наоборот. Когда в живом существе имеется свободное воображение, то это существо непременно научится, путем простого наблюдения за себе подобными, ассоциировать звуковые или иные символы их речи с соответствующими предметами или явлениями окружающего мира и само будет пользоваться такими же символами, если имеет для этого необходимые органы, т. е. будет способно «говорить». Самая наша память и та сводится к нашей способности воображать время от времени то, что уже минуло, чего уже нет более около нас.
Вы видите теперь, что именно в сильно развитом и свободном от влияний окружающей действительности воображений — главная разница между человеком и животными. Животные живут почти одной созерцательной жизнью, наполненной зрительными, слуховыми, обонятельными и другими внешними или внутренними впечатлениями. А наша человеческая жизнь на девять десятых есть жизнь воображательная и наши непосредственные впечатления от окружающего мира являются только стимулами к тем снам наяву, которые всегда составляют главное содержание нашего сознания.
В этих-то снах наяву и коренится наша способность ставить себя на место других существ и любить не только себя, но и их. Таким образом, момент возникновения человека на земном шаре характеризуется появлением в органическом мире «эмбриональных носителей» нового психического фактора — альтруизма.
Этот новый фактор тотчас же очутился в человеке в резком антагонизме с прежним, эгоистическим.
В душе человека появилась двойственность побуждений, давшая начало его понятию о добре и зле, поставившему людей, по древней библейской легенде, «наравне с богами», тогда как без нее они были еще на уровне животных.
Новый «носитель» стал передаваться, как и все остальные носители, по наследству, внедряясь с каждым поколением во все большее и большее число человеческих индивидуумов путем их скрещивания между собой, но он не был способен, как следует по той же теории Менделя, вытеснить сам собой в зародышах людей ни одного из других «носителей», в том числе и носителей эгоистической энергии. Это можно было сделать только посредством уничтожения тем или иным способом всех или по крайней мере большинства индивидуумов, обладающих исключительно или преимущественно такими носителями в своих воспроизводительных элементах.
Одним из таких способов, и притом самым действительным, и явилась первобытная индивидуальная война, возникшая с того самого дня, когда человек сделал первое копье, а затем и меч, чтобы легко убивать кого хочет.
Совершенно ясно, что люди эгоистические, без всякой примеси жалости к себе подобным, должны были в первобытные времена особенно часто вступать в бои именно между собой, и потому в каждом поколении они должны были уничтожать друг zipyra в большем числе, чем те, которые не особенно сильно рвались в бой при первом противоречии своих интересов с интересами того или другого из окружающих. В результате представители чистого эмбрионального эгоизма (редкие пережитки которых появляются еще время от времени среди нас в виде ломброзовских «преступных типов») постепенно самоуничтожались в первобытном человечестве, не оставляя после себя потомства, и их место занимали в последующих поколениях те, которые оказывались по условиям своего эмбрионального развития более отзывчивыми на радость и горе своих ближних и более восприимчивыми к идеям добра и справедливости.
Такое гуманизирующее с каждым новым поколением действие первичных индивидуальных войн увеличивалось еще их могучим влиянием на половой подбор, этот второй великий эволюционный фактор теории Дарвина.
Первобытная женщина, принужденная самой своей природой время от времени вынашивать и воспитывать детей и попадать при этом в зависимость от мужской части своего племени, как ни стояла она низко в умственном отношении, но все же ранее мужчины выработала в себе носителей мягкосердечия и мало участвовала в воинственных подвигах своих соплеменников. Однако постоянные войны влияли и на ее физическую и психическую эволюцию. Благодаря самоистреблению с каждым поколением чуть не половины, если не более, мужского населения в брачном возрасте женщины оказывались в продолжение многих веков в огромном избытке, и наиболее миловидные и приветливые из них, естественно, притягивали к себе весь остаток мужчин, предоставляя жить в безбрачном состоянии всем своим подругам, у которых наследственность вызвала более или менее отталкивающие свойства.
Этот процесс естественного отбора лучших женщин должен был сильно сказываться на них даже и в случае многоженства, при котором ласковая и привлекательная жена тоже более приковывает к себе мужа, чем сварливая и безобразная, между тем как при численном равенстве даже и самая отвратительная женщина во всем племени неизбежно доставалась бы кому-нибудь и воспроизводила бы в потомстве свои свойства.
Таким образом, война мужчин вызвала сильную эволюцию лучших душевных и телесных качеств у женщин, и если мы теперь видим в этом отношении их превосходство, то ему они обязаны главным образом былым войнам. И несомненно, что все эти их преимущества достигли бы еще большей степени, если бы «носители» большинства душевных и телесных свойств у каждого родителя не передавались безразлично детям и того, и другого пола, постепенно уравнивая таким образом по душевным качествам в последующих поколениях и мужчин, и женщин.