Возможно, главный остаток после того десятилетия – ощущение упущенного, казавшегося таким близким и реальным. Еще вот-вот, и сказочная рыбка должна быть в руке, но она блеснула на глубине и даже хвостом не махнула. Отсюда и переживание несправедливости: ведь ради чего-то с азартом крушили, ломали до основания прежний мир, ведь должно же быть какое-то возмещение за эту жертву. Бескрайняя свобода, всплеск энергии, креатива, который многие вспоминают, – это всё болотным пузырем ухнуло и растворилось в пустоте. Никакой компенсации не приключилось, история лишь ухмыльнулась своей удавшейся шутке. Из ящика Пандоры вырвались энергии распада, разрушения, пустоты и устроили свой буйный хоровод. 500 дней не приключились, эра Водолея забыта, так пропади всё пропадом! Но тоска от несбывшегося осталась, как и блеск глубинной рыбки в глазах. Всё было так близко, но хором все обманулись, не винить же себя за это…
Вот и Захар Прилепин оставил в своем Фейсбуке запись об этой «надежде»: «Еще про 90-е вспомнил. Мне очень нравится эта фраза “зато была надежда”.
Ну, у кого что бывало. У кого алевтина, у кого нюра, у кого анжелика.
Вот у некоторых надежда.
Тут каждый за себя отвечает, у меня была надежда только на одно: что когда-нибудь всё это закончится, наконец. Борис Николаевич, новогодние огоньки, группа мираж, весь этот грёбаный шоу-биз, непрестанная война чеченская, с непрестанным предательством военных, которых плюс ко всему еще поливали с экранов ТВ (условное Эхо Москвы тогда в целом владело 95 % всей эфирной сетки), непрестанный антисоветизм и веселая русофобия в телевизоре, очередные разоблачения Николая Карловича Сванидзе на 7 ноября, а также в остальные 364 дня, непрестанные юмористы, непрестанная Регина Дубовицкая и, конечно же, все эти славные ребята во власти и около, кохообразные.
Настрой в омоновской среде, к примеру, был, не побоюсь сказать, крайне революционный. Помню, в 96 примерно году, сидели в автобусе (зарплаты тогда что-то долго не платили, а брать взятки и грабить население в нашем кругу было западло), и веселия для, пацаны называли имена крупнейших “молодых управленцев” призыва 90-х (имена их вы все знаете) – и потом в красках раписывали, что бы с ними сделали, если б они попались в руки. Вот на это была надежда, скрывать не стану».
За этой внушенной надеждой пошел стыд. Гребаный стыд.
На мой вопрос о том периоде Роман Сенчин ответил кратко: «Девяностые – это время моей молодости, когда я надеялся переделать мироустройство. А оценить однозначно девяностые не могу. Лучше всего мое сложное отношение к ним можно увидеть в моих повестях и рассказах того времени». Художественные тексты на самом деле говорят лучше всего.
В одном из своих интервью Роман высказался на этот счет более конкретно: «То, что произошло на рубеже восьмидесятых и девяностых, вообще сломало наш народ. Его ломали долго и упорно и при царях и в советское время, и, в конце концов, сломали. Может, он еще оклемается и поднимется, а может, будет агонизировать, и эту агонию станут воспринимать как попытки подняться…» (http://zerkalokryma.ru/lenta/people/interview/roman_senchin_my_svoimi_rukami_unichtozhaem_rossiyu). Посттравматических людей, переживших этот слом, Роман и пытается показать в своих текстах.
К вопросу об иллюзиях, свободе и шансах каждому. В какой-то мере девяностые и запустили тенденцию тотальной обреченности, нереализованности, когда человек оказался сдвинут на обочину жизни и никому не нужен. Когда человек человеку стал волком. На передний план вышли ситуации разобщенности и отчуждения. По-прежнему проявлялась людская энергия, чесались руки, чтобы что-то начать делать, но в ситуации блужданий всё это уходило в пустоту. Всё становилось имитацией, смешным и трагическим одновременно. Один из персонажей сенчинской повести «Минус» мечтал уехать в Ирландию, чтобы воевать за ее освобождение в рядах ИРА. Эта мечта стала идеей фикс, практически манией.
Беспросветность, мрачняк, заброшенный и потерянный герой – всё это вышло из девяностых, когда страна и люди, вначале с азартом, а после обреченно скатывались в пустоту. Это было то самое наступление «новых реалий», которые встречались с надеждой, сменяемой отчаянием. Так для героя рассказа Сенчина «Тоже история» памятен период с 1986 по 1996-й год: происходящее в стране заводило, включало в свой круговорот. Люди участвовали в многочисленных митингах, сидели перед «ящиком» и самые рейтинговые передачи были тогда политические – трансляции съездов, заседаний Верховного Совета, как горячие пирожки, скупалась пресса. Люди чувствовали свою включенность в происходящее, подсаживались на политику, которая становилась для них наркотиком. Они получили ощущение, что сами могут влиять на происходящие политические процессы, но эта иллюзия была вскоре размазана черной копотью на фасаде Белого дома. Всё это отлично описано Сергеем Шаргуновым в романе «1993».