Затем мое изображение на экране извлекло откуда-то из-за кадра кувалду с длинной ручкой.
Франко засунул в рот кончики пальцев. Он выглядел как живое воплощение ужаса.
— Нет, маленькая дрянь, только не это!
Даже если мне настоящей и стало его на какой-то миг жалко, мое телевизионное «я» без малейших колебаний смачно врезало кувалдой по телевизору. Было видно, что оно делает это от души, совершенно позабыв про камеру. На это было даже несколько неприятно смотреть. Франко вздрагивал от каждого удара.
— Прекрати! Прошу тебя, прекрати! Я дам тебе все, что ты попросишь!
Он обнимал экран, слезы капали у него с кончика носа. У него был ужасно жалкий вид. А ведь этот человек и слезинки не пролил на похоронах моей матери. Теперь же он рыдал над трупом телевизора.
В конце концов Франко распростерся на полу, заткнув уши руками, чтобы не слышать ударов. От телевизора к тому времени не осталось ничего, кроме груды осколков и искореженного металла. А мое телевизионное изображение торжествовало победу.
Стоит ли говорить, что весь остаток дня я старалась не попадаться ему на глаза, так что я могу только догадываться, как Франко удалось дожить до собрания «Общества любителей голубей». Может быть, мысль об этом собрании и дала ему силы дотянуть до вечера.
Когда я прибыла на собрание, он уже полностью взял себя в руки и выглядел так, как обычно выглядел на людях, если не считать слегка дикого выражения глаз. Члены клуба расселись в зале бара «Полумесяц» перед большим экраном, на котором они собрались просматривать съемки последних соревнований.
Я досчитала до трех и распахнула двойные двери. Первым импульсом Франко было кинуться на меня, но он не мог себе этого позволить. По крайней мере, пока вопрос с удочерением не будет окончательно решен. Новый телевизор купить нетрудно. А вот дом за здорово живешь не купишь.
— Что такое, Мэг? — процедил он сквозь зубы. — Почему ты не в постели? Тебе завтра в школу.
— Я принесла кассету, которую ты хотел показать на собрании, дядя Франко, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Ты забыл ее дома.
Франко моргнул:
— Какую кассету?
— Дуврский «Гран-при».
Франко заглянул в свою сумку. Кассеты там не было. Да и как она могла там быть, если я собственноручно запихала ее поглубже в наш мусорный бак. Он осторожно взял кассету из моих рук, так, словно это была бомба.
— Спасибо, девочка, — пробормотал он. — А теперь живо домой!
Я надула губки:
— Не хочу домой. Ну, дядя Франко, разреши мне остаться. Голуби — это так клево!
Лестью в этом мире можно всего добиться.
— Разреши девочке остаться, Франко! Пусть посмотрит!
— Пусть ляжет сегодня позже, председатель. От одного раза большого вреда не будет!
Что мог отчим сделать в подобной ситуации? Он не хотел выглядеть тираном в глазах своих одноклубников, хотя чуял, что здесь таится какой- то подвох.
— Ладно, Мэг, — выдавил он наконец. — Но потом нам придется серьезно побеседовать.
Абсолютно невинная фраза для кого угодно, но не для меня. Я-то знала, что он называет «серьезной беседой».
И вот они поставили кассету. Я следила словно зачарованная за тем, как видеомагнитофон с тихим урчанием медленно проглотил ее. Мой план наверняка не сработает. Что-нибудь точно помешает. Но нет: мой план не только удался — он удался великолепно.
В течение нескольких секунд в зале царило легкое замешательство, потому что даже Франко не сразу узнал себя. Затем раздался первый смешок. Он прозвучал где-то в глубине зала, вдалеке от стола, за которым сидело руководство клуба. Но за ним последовал другой смешок, уже ближе, и вскоре хохотали все.
Все, если не считать двоих. Франко. И еще меня.
Зрелище вышло комичное, хотя и жалкое. Важный тип, каким Франко хотел казаться в глазах окружающих, предстал перед всеми таким, каким раньше его знала только я. Многие голубятники радовались возможности посмеяться над своим вечно надутым от важности председателем.
Впрочем, смех резко прекратился, как только началась сцена, в которой Франко бил меня. Никому из членов клуба рукоприкладство в отношении детей смешным не казалось. Но мне не хотелось, чтобы просмотр закончился на такой ноте, поэтому я позволила им сполна насладиться сценой уничтожения телевизора. К концу ее они катались от смеха в проходах между столами.
Я помню, с каким холодным удовольствием я смотрела на все это. Мне удалось уничтожить Франко дважды — на экране и в жизни. За маму и за себя. Он вылетел из бара, обливаясь слезами от стыда и унижения. На следующий день он заявил о выходе из «Ньюфордского общества любителей голубей». Письмом.
За время этого рассказа Лоури вполне протрезвел.
— Какой... — начал он, но умолк на середине фразы, поскольку дальше следовало слово, которое не полагается произносить при несовершеннолетних.
Мэг горько засмеялась:
— Не стоит скромничать. Я же все равно читаю твои мысли.
Но Лоури был слишком хорошо воспитан.
— Какой... мерзавец! — сказал он наконец.
— Я в курсе.
— И тем не менее как коварно ты ему отомстила!
Взгляд Мэг был холоден как лед.
— Не надо было бить мою маму!
Лоури кивнул. С этим не поспоришь.
— Ну, так как? — спросила Мэг.
— Ты о чем?
— О запасном Желании. Оно за мной?
Лоури поскреб подбородок. Щетина, исчезнувшая после похода в косметический салон, вновь начала пробиваться.
— Да, — наконец изрек он. — Оно за тобой. И более того: я постараюсь вложить в удар всю ту силу, что еще осталась у меня самого.
В ответ Мэг улыбнулась, но в улыбке ее не было ничего ангельского.
Отрыжка уставился на свои поросшие шерстью лапы.
— Я таю на глазах, — проскулил он. «Проскулил» в данном случае — не фигура речи. Звуки, которые он издавал теперь, никак иначе назвать было нельзя.
ВЕНИК начал тестировать систему:
— Ваш эктокраниум получил повреждения при взрыве.
— Гав?
— Дырка в голове, — вздохнула голограмма. — Через которую происходит утечка нашей жизненной силы. Не пройдет и нескольких минут, как нам придется вернуться обратно на базу.
— И что тогда?
ВЕНИК заглянул в файлы памяти:
— Вы отправитесь в Навозную Бездну крутильщиком вертела. Я... Что будет со мной, я не знаю. Мой случай не имеет прецедентов. Но можно предположить, что меня тоже не ожидает ничего хорошего.
— Что же нам делать? Наверное, эту твою жизненную силу можно где-нибудь стырить?
Голограмма, стрекоча, принялась рыться в адской энциклопедии, хранившейся на ее жестком диске.
— Ответ отрицательный. Дозволенных методов не существует.
В ярости Отрыжка наморщил свой мокрый нос.
— Дозволенных? Ты сказал «дозволенных»?
ВЕНИК был явно смущен, а для голограммы это — очень сложное состояние. Требует слишком массивной перестановки пикселей.
— Есть один способ. Но он абсолютно запретный. Огромное количество непредсказуемых последствий.
— Гав?
— Могут возникнуть серьезные проблемы здесь, на Земле.
Отрыжка пожал плечами:
— И что тогда со мной за это сделают? Дальше, чем в Навозную Бездну, все равно ведь не пошлют.
— Вы правы.
Отрыжка не мог поверить собственным ушам. Наконец-то он оказался прав!
— Ну, и что же это за запретный способ такой?
ВЕНИК подлетел поближе к Франко, который по-прежнему пребывал в блаженном неведении насчет выходцев с того света, вторгшихся в его жилище.
— Объясняю для идиотов: нам нужна дополнительная батарейка. Я просканировал сидящую перед нами форму жизни и обнаружил, что ее запас жизненной энергии составляет двадцать шесть лет.