Выбрать главу

Я в ответ смущенно покачала головой.

– Мы разве встречались? У меня ужасная память.

– Совсем никого? В самом деле? – Люк наклонился, чтобы я лучше рассмотрела его лицо.

Его некрупные темно-синие глаза как будто танцевали над зажженной свечой. Я заметила на лице случайный загар, какой появляется после работы в саду, и однодневную светлую щетину – или, может, седую? В тот момент, при свете свечи, что-то в нем действительно показалось знакомым.

– Нет, – заверила я. Хотя это была ложь.

– Ненавижу этот момент. – Люк Варнер нервно потер колени. – Уже тридцать лет как ненавижу, но ты все равно меня зовешь, и все повторяется снова. – Для драматизма он очертил в воздухе круг тонким указательным пальцем. – Что-то давненько я тебя не видел.

– Прошу прощения? Я… тебя что? Зову?

– Ну да. Впервые это случилось в тысяча восемьсот девяносто пятом году во Франции. – Он взял паузу. – Нет, если быть точным, это была твоя мать, но нам не обязательно вдаваться в подробности.

– Моя мать?

Я представила Марджи Коннор, мою маму, которая в тот самый момент поедала «Гауду» и распивала вино в книжном клубе. В этом месяце они снова приступили к «Библии ядовитого леса»[2].

– Потом мы встречались в Лос-Анджелесе в тысяча девятьсот тридцать пятом году. А последний раз был в Таосе в семидесятом. Честно говоря, я бы предпочел, чтобы ты вернулась в Венецию или в другое более интересное место. Этот Вашингтон – то еще болото. – Люк Варнер нахмурился. – Я знаю, ты видишь в нем сходство с Парижем, но… – Голос стих, и Люк небрежно устроился в кресле, как будто только что закончил рассказ о дне в офисе.

Я выдохнула достаточно громко, чтобы ненароком привлечь внимание мужчины за соседним столиком.

– Позволь прояснить. Я звала тебя в 1895 году? – Положив на стол салфетку, я посмотрела на куртку. Затем встала. – Мистер Варнер, мне жаль, но вы, должно быть, перепутали меня с кем-то другим.

– Хелен, – сказал он с напором, который меня удивил. – Давай обойдемся без драматизма. Театральность – не мой конек. Присядь.

– Присесть? – Я наклонилась, положив руки на стол. – Вы сумасшедший, мистер Варнер. Я вас не знаю. Мне тридцать три года, а не сто. Я никогда не встречала вас во Франции или где-либо еще. А моя мать работает в Национальном институте здоровья. Уверяю вас, она не… звала вас в 1895 году.

– Хелен. – Варнер понизил голос. – Сядь.

И по какой-то странной причине я послушалась и опустилась на стул.

Мы сидели и смотрели друг на друга. Свечи на столах напоминали маленькие уличные фонари. В тот момент я почувствовала что-то знакомое. И тогда меня осенило. Газовые фонари? Я покачала головой, чтобы отпугнуть четкий образ залитого светом мужчины. Образы в голове сменяли друг друга как вспышки. Я увидела Люка Варнера в экипаже, и он улыбался мне, пока мы ехали по широкому бульвару. Поездку сопровождало решительное цоканье копыт по мостовой. Повсеместно мерцающий свет, словно включенный под одеялом фонарик, выделял его лицо. Одежда выглядела странно неуместной – почти викторианской. Обстановка тоже казалась странной. Я покачнулась на стуле, держась за стол обеими руками, затем повернулась и посмотрела в окно. Мне чудилось, что освещенные гирляндами деревья покачивались и заговорщицки мерцали друг другу, озаряя Люка светом из иного времени. В тот момент Люк Варнер напоминал мне трагического героя из стихотворения Шелли.

Странный мужчина отодвинул меню.

– Недавно ты обратилась ко мне и попросила кое-что сделать. Я выполнил твою просьбу.

Я уже хотела запротестовать, но он вдруг поднял руку.

– Хелен, ты серьезно? Мы ведь оба знаем, о чем я говорю.

И да, я знала, о чем шла речь.

Глава 2

Хелен Ламберт

Вашингтон, январь 2012 года

В конце января мой муж Роджер объявил о расторжении наших отношений. К юристам мы не торопились, поскольку никто из нас не собирался разводиться, даже невзирая на годичную разлуку. Мы пробовали терапию. Мы пробовали жить вместе, пробовали жить отдельно, но, казалось, ничто не помогало нашему брачному союзу. Я чувствовала себя брошенной ради его первой и единственной любви – галереи «Ганновер».

Роджер был главным куратором и директором галереи, в которой хранилось более трех тысяч французских и американских картин, а также одна из крупнейших коллекций черно-белых фотографий, когда-либо собранных в США. Для Роджера «Ганновер» был не просто зданием; все оказалось гораздо сложнее – муж был поистине одержим своим детищем. Коллекция занимала все его время, и места на шедевры никогда не хватало. Я находила эскизы зданий и планы этажей на салфетках и бумажных лоскутках. Даже в ванной! Мне было трудно привлечь внимание Роджера к чему-то настолько обыденному, как, например, к ремонту сломавшейся посудомоечной машины. За три года он провернул многомиллионную кампанию (восемьдесят пять миллионов долларов, если быть точнее), чтобы построить идеальный «дом» для своей коллекции. Успеху этой кампании немало способствовал найм Сары Дэвидз, которая, по всей видимости, являла собой настоящий феномен в том, что касалось сбора средств. Роджеру удалось увеличить посещаемость музея до 425 000 человек. Неплохо, учитывая, что его частная галерея конкурировала с бесплатными смитсоновскими музеями, разбросанными по всему Вашингтону. В нашем городе-музее королем стал Роджер Ламберт – вундеркинд в мире филантропии, безумный гений! О нем писали в «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост» и в «Хрониках филантропии». Он даже успел выступить со знаменитой речью о том, как простые организаторы способны собрать деньги на любимые сердцу дела! А потом он взял и шокировал жителей Вашингтона (возможно, даже некоторых из величайших создателей музеев): начал сотрудничество не с американским архитектором, а с японской фирмой. Цель столь необычной коллаборации заключалась в строительстве стеклянной конструкции в перспективном прибрежном районе города. Попытка перенести «Ганновер» с нынешнего места, из старого георгианского особняка на Резервуар-роуд, на модный участок Мэйн-авеню настроила против Роджера весь музейный мир. В конечном счете «Вашингтон пост» назвал его бесценный дизайн «дорогой пародией на пирамиду из кубиков льда». Поскольку величественный особняк-лабиринт в верхнем Джорджтауне теперь пустовал, дети начали бить в нем окна, вызывая тем самым гнев исторического сообщества. Так Роджер Ламберт попал в немилость.

вернуться

2

Роман Барбары Кингсолвер.