Недаром в стихотворении «Зоя» Антокольский писал: «Ты, лучшее между существ белокурых, приемыш какого-то там акробата, циркачка в обносках чужого тряпья. Короче, ты молодость просто моя». Так один лирический образ целиком вобрал в себя другой.
Но, как мы уже знаем, образ циркачки возник снова в стихотворении шестидесятых годов — не для того, чтобы просто повториться, а для того, чтобы предстать на широком фоне эпохи, в окружении ее достоверных и неповторимых примет.
В «Циркачке» поэт как бы «заземляет» образ своей героини, снимает романтический ореол, которым этот образ был окружен полвека назад. Вместо загадочной и неземной Эстреллы перед нами вполне реальная Катя Корина: «Ты, Катя Корина, Эстрелла (в афише названная так)...»
В «Звезде» все было окутано романтическим туманом: «И Цирк обернулся в ночи Театром Чудес и Чудовищ». Все здесь с большой буквы — и Цирк, и Театр, и Чудеса, и Чудовища...
В «Циркачке» все абсолютно реально — и цирк, называемый на этот раз отнюдь не с большой буквы, и «лихачи на шинах дутых», и разговор между циркачкой и влюбившимся в нее подростком. Катя Корина говорит: «Я, может быть, сыграю в ящик, но не желаю жить с тобой». Трудно представить себе, чтобы эти слова произнесла «цирковая бельгийка» из стихотворения «Звезда».
А влюбленный подросток? Он тоже разговаривает совсем иначе, чем лирический герой «Звезды»:
Все это, однако, вовсе не значит, что «Циркачке» в целом присущ чуть ли не бытовой колорит. Нет, образ Эстреллы-Кати повторился через много лет по преимуществу для того, чтобы дать новый повод к лирическим размышлениям о времени, о юности, о любви. После подчеркнуто бытового разговора циркачки с влюбленным в нее подростком в стихотворении возникает совсем иная интонация, звучат совсем другие слова: «О вихрь и музыка! Солги мне, хотя бы раз один солги» и т. д.
Поэт остается верен себе, но не просто повторяет старую лирическую тему, а раскрывает ее по-новому, так, как ощущает ее сейчас, полвека спустя.
«Звезда» была написана в 1915 году, премьера «Обручения во сне» состоялась в 1919-м, «Робеспьера и Горгону» Антокольский впервые издал отдельной книгой в 1930-м и, наконец, «Циркачка» появилась в 1963-м.
«Аукнулось в 20-х годах — откликнулось в 50-х или в 60-х»!
Стремление поэта «закольцевать себя», зафиксировать непрерывность развития своей лирической темы, понятно, но лишено необходимости, — то, что Антокольский на протяжении полувека неизменно оставался самим собой, очевидно каждому, кто хоть немного знает его поэзию.
Все, что им написано, действительно растет из одного корня, возникает на одной почве. Эта почва — чувство Времени, чувство Истории. «Муза Истории. Ей я обязан всем», — скажет Антокольский впоследствии. Почти с благоговением произнесет он имя музы Истории. Греки называли ее Клио.
Уже в «Стихотворениях» Клио соревнуется с Мельпоменой, игравшей одну из самых первостепенных ролей в поэзии молодого Антокольского.
Здесь я позволю себе маленькое отступление.
В одном из разговоров с Антокольским я упомянул, что в его первой книге меня заинтересовало своеобразное соревнование Клио и Мельпомены. Павел Григорьевич сразу подхватил этот разговор и напомнил мне стихотворение «Париж 1793», где прямо названы обе музы и где речь, в сущности, идет о борьбе между ними и о победе Мельпомены.
Я обрадовался тому, что моя догадка получила столь веское подтверждение, и тотчас обратился к стихотворению «Париж 1793». Несколько упоминаний о Мельпомене я в нем действительно нашел (Мельпомена так иди иначе фигурирует и во многих других стихах, вошедших в первую книгу Антокольского). Но ни одного упоминания о Клио я в стихотворении не обнаружил.
Встретившись в следующий раз с Павлом Григорьевичем, я с сожалением рассказал ему об этом.
Что же оказалось?
В стихотворении есть такие строки:
Оказалось, что в рукописном варианте это место выглядело иначе:
Павлу Григорьевичу так и не удалось вспомнить, почему это место впоследствии было изменено. Но моя догадка о соревновании Клио с Мельпоменой все-таки получила подтверждение.