Впрочем, многие из ранних стихов Антокольского также вправе претендовать на гораздо более внимательное и бережное отношение, чем это порой бывает.
На протяжении всей своей жизни Антокольский не прекращает работы над стихами о Гамлете — трагическая тема жизни и гибели датского принца, заточенного в «жизнь-тюрьму» привлекает его, как и многих других выдающихся русских поэтов.
Уже в первую свою книгу Антокольский включает стихотворение «Гамлет»:
Так начинается первое стихотворение Антокольского о Гамлете. Я привожу эту строфу не потому, что она кажется мне самой сильной в стихотворении, а скорее наоборот — через пять лет Антокольский перепечатает «Гамлета» в своей «Третьей книге», но исключит эту строфу и вообше сократит стихотворение вдвое. Зато в «Третьей книге» появятся еще четыре стихотворения на ту же тему: «На лысом темени горы...», «И петухи поют», «Рви окна, жгучая метель!» и «Та жизнь под женский визг и треск литавр...».
В 1929 году к этим стихам впервые присоединится стихотворение «Веселый карапуз в ответ на эту речь...». В таком составе цикл «Гамлет» будет много лет печататься в различных изданиях избранных сочинений Антокольского. Однако в свой юбилейный двухтомник поэт не включит первое стихотворение о Гамлете, но вместо него опубликует два других — «Не легендарен, не бесплотен..» и «Пусть ушедшую с пира...».
Так на протяжении всей жизни Антокольского будет формироваться цикл стихов о Гамлете.
Любопытный факт: из двадцати четырех глав книги Е. Добина «Гамлет», фильм Козинцева» почти половина снабжена эпиграфами из стихов о Гамлете, написанных Антокольским. Автор выбирал поэтические эпиграфы с отменным вкусом, взяв для этой цели стихи А. Блока, Б. Пастернака, М. Пветаевой, А. Ахматовой, О. Мандельштама, М. Бажана. Но наибольшую службу сослужили ему стихи Антокольского. Эпиграф к главе «Мысль — сила или слабость?» гласит: «Ум человека чист, глубок и в суть вещей проник», к главе «Загадка «Гамлета» — «Была жестка его постель, ночь одинока и надменна», к главе «Гамлет-мыслитель и Гамлет-мститель» — «А в окнах гипсовый оскал отцовской головы», к главе «Оружие оттачивается. «Флейта» — «И в час, когда свистит сарказм по спинам лысых лизоблюдов...», к главе «Осовремененный» или современный?» — «Быть гулом горного обвала, жить ненавидя и любя» и т. д. Кстати, один из эпиграфов (к главе «Образ фильма») — удачно использованная строфа первого стихотворения Антокольского о Гамлете: «Выросли башни стволами вокруг траурной сцены...»
Книга Е. Добина — лишь повод, чтобы повторить уже сказанное выше: даже среди ранних театрально-романтических стихов Антокольского немало таких, которые выдержали испытание временем, живут поныне, по праву привлекают к себе внимание до сих пор.
Уже в 1927 году, включая в «Третью книгу» свое первое стихотворение о Гамлете, Антокольский сокращает его вдвое, отказываясь от чрезмерно эффектных, нарядно инструментованных, но внутренне полых строчек: «Имя того, кто под снегом зарыт, вызван вызванивать он», «Нет, никакой бы я мглой не затер мглу, что раздралась по швам».
Одновременно он пишет новые стихи о Гамлете. Создаваемый им на протяжении десятилетий, образ Гамлета прежде всего интеллектуален: «Ум человека чист, глубок», «И Гамлет слышит рост травы», «Он декламирует стихи так, что в полнеба отдается». Поэт отлично ощущает пафос дистанции, отделяющей его от героя, но хочет приблизить к себе живой образ Гамлета:
Рисунок П. Антокольского к поэме «Робеспьер и Горгона». 1928 г.
Такого Гамлета мы и видим у Антокольского.
Вернемся, однако, к стихам о Западе.
Проникнутые гневом и болью, написанные поистине кровью сердца, эти стихи до сих пор занимают видное место не только в творчестве Антокольского, но и в советской поэзии вообще. В двадцатых годах никто из поэтов так не писал о Западе, кроме Маяковского. Да и-позже только Тихонов и Луговской.
Драматические поэмы Антокольского — «Робеспьер и Горгона», «Франсуа Вийон», «Коммуна 1871 г.» — написаны той же рукой, что и стихи о Западе. В историю советской поэзии они вошли навсегда, — без них нельзя ясно представить себе поэтическую жизнь того времени. Но все-таки это уже достояние истории. Стихи же о Западе, в особенности о Париже, — это одновременно и достояние истории советской поэзии и живые факты ее сегодняшнего дня.