«Французские» поэмы Антокольского, в сущности, вышли из «Санкюлота». «С этого стихотворения, — говорил поэт в беседе с сотрудником журнала «Вопросы литературы» , — началось мое увлечение определенной эпохой — французской революцией. До «Санкюлота» я о ней не думал. Возникла драматическая поэма «Робеспьер и Горгона», другие вещи».
Поэт всем сердцем ощутил «рвущийся к нему огонь» революционных восстаний, народных мятежей, великих исторических потрясений. Сквозь этот романтический огонь он различал очертания событий, происходивших у него на глазах. И, наоборот, то, что он видел сегодня, помогало ему понять смысл того, что происходило столетия назад.
Выше я уже говорил о том пути, каким Антокольский пришел к первой из своих драматических поэм. От юной бельгийской эквилибристки Эстреллы к акробатке Стелле, выступающей в бродячем цирковом балагане, — таков был этот путь. Вступив на него, поэт создал нечто гораздо более значительное, нежели драматическая новелла о юной акробатке.
В одном из писем Антокольский указал мне и на другой момент, также связывающий произведение с личностью и судьбой автора: «Двадцатичетырехлетний Сен-Жюст (в моей поэме «Робеспьер и Горгона») говорит о себе: «Я слышу все вопросы» и т. д. Хотя, пиша эту вещь, я был гораздо старше Сен-Жюста (и чуть моложе Робеспьера), тем не менее в чем-то списывал обоих с самого себя. В это трудно поверить, но так всегда случается с искренним писателем».
Вот слова Сен-Жюста, которые имел в виду Антокольский:
Развивая свою неожиданную, на первый взгляд, мысль, Павел Григорьевич продолжал: «Главное заключается в том, что все-таки художник — это бессознательный, стихийный диалектик. Он видит одновременно и зараз все стороны истины, а если выбирает одну из сторон — тут же и проигрывает. Феномен такого ви́дения — дело темное, загадка, может быть, и волшебство (не знаю...), но, в сущности, именно в этом и состоит искусство, именно этим волшебством оно и отличается от науки. Наука — точная. Искусство — принципиально не точное: я слышу все вопросы, все ответы гудят во мне наперебой... Это подтвердят Вам и музыкант, и театральный режиссер, и живописец, если они не эпигоны, не халтурщики, не приспособленцы».
В написанной примерно в то же время статье «Некоторые итоги» Антокольский высказал, в сущности, те же мысли: «Если научное точно, то поэтическое — что греха таить! — неточно. В этом не только отличительная черта поэзии, но и ее преимущество, не только право поэта, но и его обязанность» .
Таковы сокровенные представления Антокольского о природе искусства, об отличии искусства от науки, о процессе творческого мышления.
Поэт утверждает, что он списывал Робеспьера и Сен-Жюста с самого себя. В этом есть нечто очень важное для понимания тех сложных и подчас потаенных путей, которыми идет художник к воплощению образа. Что же касается цитируемых Антокольским слов Сен-Жюста («Я слышу все вопросы» и т. д.), то они в самом деле имеют силу формулы, выражающей отношение поэта к многообразию окружающего его сложного мира.
Действие «Робеспьера» происходит в начале термидора 1794 года. Балаган Горгоны под управлением Алкивиада-Ахилла Бюрлеска — впоследствии автор будет называть его Горбуном — въезжает в кипящий страстями, находящийся во власти террора, ожидающий своей участи революционный Париж. Пока Горбун дает представление, в задней комнате маленького кафе встречаются те, чьи имена уже обозначены в очередном проскрипционном списке Робеспьера: Вадье, Барер, Тальен, Колло д’Эрбуа, Фуше. Они должны уничтожить Робеспьера и Сен-Жюста, иначе будут уничтожены сами.
Девятого термидора заседает Конвент. Робеспьеру не дают говорить. Шатаясь, он спускается с трибуны, но куда ни пытается сесть, всюду места погубленных им — Дантона, Кондорсе, Верньо...
Приказом Конвента Робеспьер объявляется вне закона. Угодивший в тюрьму Горбун видит, как комендант отказывается принять Робеспьера, боясь нарушить приказ Конвента. Робеспьер выходит из тюрьмы, еще окруженный своими сторонниками, но участь его решена. В последней сцене поэмы он пойдет на гильотину.