Цикл «Катехизис материалиста», направленный против религиозных представлений, был заказан Антокольскому издательством «Безбожник». Этот своего рода «социальный заказ» был выполнен поэтом весьма своеобразно. По фельетонно-частушечному пути Антокольский не пошел — это для него исключалось. Он, как и следовало ожидать, предпринял глубочайший экскурс в историю религии. «С чего началось и зачем повелось?» — задав себе этот вопрос, поэт, естественно, должен был обратиться к религии первобытного человека. За этим последовали крестовые походы. Поэт посвятил им два стихотворения, хотя весь цикл состоял из шести. Только в заключение поэт, что называется, брал быка за рога. Цикл завершался превосходными стихотворениями «Для этих бог — бездарный архитектор...» и «Нет! Мало еще доказательств...». Оба они до сих пор неизменно входят во все издания избранных сочинений Антокольского. Поэт обращается к небу, освобожденному от бога и расчищенному для обсерваторий. Строки, которыми цикл заканчивается, звучат чрезвычайно весомо, особенно если иметь в виду, что они написаны больше сорока лет назад:
Если «Конквистадор» и «Армия в пути» принадлежали к первой поэтической жизни Антокольского, то «Катехизис материалиста» возник как бы на рубеже двадцатых и тридцатых годов. Стихийная сила исторических ассоциаций, подчиняющая себе поэта, конечно же, от двадцатых. Сама возможность работы на «социальный заказ», общая направленность цикла, характер выводов — уже от тридцатых, от начавшейся второй жизни Антокольского в поэзии.
В книгу «Действующие лица» вошел также цикл «Париж, вторая серия». Он тесно связан со стихами о Париже, опубликованными раньше, и построен на знакомом нам резком противопоставлении славного революционного прошлого, которым по праву гордится французская столица, и ее настоящего. Таково стихотворение «Республика», во многом определяющее тенденцию всего цикла (позже поэт уточнил его название: «Третья республика»).
Сто лет назад республика была «великаншей», выходившей на битву «с чучелами тьмы». Она влекла людей «не пудрой, не блеском роб и куафюр». Тогда и «прицел был зорок, и были сабли наголо»...
«Сейчас Париж для приехавшего русского выглядит каким-то мировым захолустьем», — писал Маяковский в 1923 году, после первой поездки во Францию. Примерно тогда же было написано известное стихотворение «Париж (Разговорчики с Эйфелевой башней)». В нем бегло намечена тема, впоследствии широко разработанная Антокольским.
Убеждая Эйфелеву башню «возглавить восстание», Маяковский говорит ей: «Для вас не место — место гниения — Париж проституток, поэтов, бирж». Станции метро уже сговорились с поэтом и обещали ему, что они «кровью смоют со стен плакаты духов и пудр». Поэт уговаривает башню бросить «Париж франтих и дур, Париж бульварных ротозеев».
Во взгляде Маяковского и Антокольского на тогдашний день Парижа много общего. Но стихи их вовсе не похожи друг на друга. В поэтике Антокольского вряд ли могло бы, например, возникнуть прямое обращение к Эйфелевой башне, а Маяковский вряд ли стал бы произносить патетические монологи, посвященные прошлому Парижа.
Кстати, именно здесь — в подходе к истории французской столицы — яснее всего сказывается различное отношение обоих поэтов к теме Запада.
Маяковский одержим идеей противопоставления двух миров. Эта идея так или иначе развивается почти в каждом его стихотворении о Париже. Мысль о родине не покидает его ни на минуту, выражаясь бесконечно разнообразно. То это обращенный к Эйфелевой башне прямой призыв: «Идемте, башня! К нам! Вы — там, у нас, нужней!», «К нам, к нам, в СССР», то внезапное восклицание по дороге в Париж: «Сейчас бы в сани с ногами — в снегу», то крылатое «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва». Говоря условно, Маяковский мыслит как бы по горизонтали.