Это написано 8 мая 1938 года, в дни, когда Луговской и Антокольский работали над антологией. Кстати, Луговской тоже сравнивал Баку с подковой — в «Солнцеворот» вошло стихотворение о Баку, озаглавленное «Подкова счастья».
В тридцатых годах было очень много сделано для укрепления дружеских связей между литературами нашей страны. Антокольский по-своему запечатлел это в «Послании друзьям»: «С новым годом, Бажан, Чиковани, Зарьян и Вургун! Наша песня пройдет по республикам прежним и новым...»
Некоторые итоги своей многолетней плодотворнейшей работы по сближению национальных литератур поэт подвел десятилетия спустя, выпустив в Тбилиси и Баку книги переводов и собственных стихов о Грузии и Азербайджане.
Кстати, мне хочется подчеркнуть, что к своим переводам Антокольский относится с не меньшей взыскательностью, чем к собственным стихам.
Перевод стихотворения Ахундова «На смерть Пушкина» впервые появился в «Пушкинском годе» (1938). Затем поэт включил его также в «Стихи азербайджанских поэтов», изданные в Баку в 1959 году. Можно было ожидать, что в новом издании поэт просто повторит текст, опубликованный раньше. Оказалось, однако, что, вернувшись через двадцать лет к стихотворению Ахундова, Антокольский перевел его, в сущности, заново.
Но особенно любопытно другое: когда я спросил Антокольского, чувствует ли он себя удовлетворенным на этот раз, Павел Григорьевич ответил отрицательно. Во втором варианте он, по его мнению, добился большей академической точности, но зато проиграл в поэтичности, в близости к народно-песенной стихии оригинала. Если бы ему пришлось сейчас выбирать, еще неизвестно, как бы он поступил: остановился бы на одном из уже имеющихся вариантов или взялся за третий...
Нечто в том же роде произошло с «Пьяным кораблем» Артюра Рембо. Перевод этого стихотворения был напечатан в «Гражданской поэзии Франции» (1955). Готовя стихи Рембо к выпуску отдельным изданием — оно вышло в 1960 году, — поэт счел необходимым продолжить работу над переводом «Пьяного корабля». Он изменил стихотворный размер. Пятистопный анапест был заменен четырехстопным. В результате каждая строка сжалась ровно на три слога. Стихотворение значительно выиграло в энергии, стремительности, темпе.
Вот как выглядело начало «Пьяного корабля» в первой редакции:
Вот как оно звучит теперь:
Но и этот новый вариант не вполне удовлетворяет Павла Григорьевича. В случае с Ахундовым перевод выиграл в академичности, но проиграл в непосредственности, народности, демократизме. В случае с Рембо переводчик добился выигрыша в поэтичности, но зато потерял в академизме. Такова сложная лаборатория художественного перевода, но подробный разговор о ней выходит за пределы моего очерка.
Тридцатые годы ознаменовались для Антокольского еще и тем, что, став признанным и уважаемым мастером поэтического цеха, он оказался наставником и учителем молодых поэтов. Вокруг него начала собираться московская — да и не только московская — поэтическая молодежь.
В свое время Антокольский на самом себе ощутил живейшую заинтересованность, с какой относился к молодежи маститый Брюсов. Традиция Брюсова не забылась. Антокольский в полной мере возродил ее.
Первым молодым поэтом, пришедшим к Антокольскому за советом и помощью, был не кто иной, как Владимир Луговской.
Они родились в один день — 1 июля, но Антокольский в 1896-м, а Луговской — в 1901-м. Когда им обоим перевалило за пятьдесят, разница в возрасте стерлась. Но когда они встретились, Антокольскому было двадцать восемь и он уже опубликовал книгу стихов, а Луговскому — двадцать три и он еще не начал печататься...
«Закадычным моим другом после первого же дня знакомства сделался Володя Луговской, — пишет Антокольский в «Повести временных лет». — Ко мне пришел красавец в красной шелковой косоворотке под пиджаком, очень застенчивый, прочел стихи об авантюристке американке... Читал он и другие стихи: Россия, татары, удельный период, русский север, гражданская война в Сибири, — открывался широкий и своеобразный поэтический мир».