О ком-нибудь из них критик двухтысячного года напишет так же, как я пишу сейчас о тех участниках пушкинского сборника, имена которых широко известны в нашей стране...
Постоянная тяга молодежи к Антокольскому, несомненно, объясняется тем, что он никогда не претендует на роль непогрешимого учителя, а, наоборот, «вровень с нею вырастая», всегда готов сам учиться у нее.
Отдавая много сил души молодежи, переводам, театру, Антокольский в середине тридцатых годов работал как поэт менее интенсивно, чем в двадцатые годы. Незадолго до войны его поэзия вновь начала набирать привычную высоту.
Он написал поэму «Два портрета». Она менее известна, чем другие его поэмы, но заслуживает внимания не меньше других.
Действие поэмы происходит в Санкт-Петербурге времен Павла I. Эмигрировавший в Россию якобинец дарит крепостному художнику драгоценную реликвию — рисунок мертвой головы Робеспьера. Именно Робеспьер и есть в конечном счете истинный герой поэмы. Его призрак как бы осеняет дружбу русского крепостного художника и умирающего на чужбине французского революционера.
Художник еще при жизни Павла I написал портрет императора. Но Павел был недоволен: «Портрет не я, а некий карлик хлипкий, чиновный плут, всесветное хамье». В финале поэмы умирающий якобинец просит своего друга на прощание «спеть нашу песню» — гимн французской революции «Марсельезу». В этот момент перед ними возникает портрет, явно противостоящий портрету императора: «Та самая, скатившаяся рано, взлохмаченная ветром голова». Это голова бессмертного «трибуна-монтаньяра», который «именовал историю на «ты». Через миг видение исчезает, но именно оно бросает на поэму отблеск «священного революционного пламени», рвущегося из-под тяжелой гробовой плиты над могилой Робеспьера.
Посвященная Ю. Тынянову, поэма эта выдержана в лучших традициях поэзии Антокольского. Романтическая встреча русского художника и французского революционера, полная глубокого трагизма судьба обоих — одного в собственной родной стране, другого в горьком изгнании, резко контрастное противопоставление двух символических портретов, звучный, повышенно эмоциональный стих — все это невольно заставляет вспомнить о «французских» поэмах, но в то же время предстает в ином обличье, показывает более трезвое и зрелое отношение к историческим событиям и лицам.
После «Двух портретов» — уже перед самой войной — Антокольский подготовил свой последний предвоенный сборник «1933 — 1940», куда, наряду с «Большими расстояниями» и «Пушкинским годом», включен раздел «Молодость не кончается», — в сущности, целая новая книга.
Сборник вышел в свет в дни войны и не попал на прилавки книжных магазинов. Зимой 1941 — 1942 годов он продавался в киосках метро, где автору и удалось его наконец купить. Естественно, что книга не вызвала тех откликов, на которые вправе была рассчитывать.
Точно так же сложилась судьба книги В. Луговского «Новые стихи», включавшей в себя «Курсантскую венгерку», «Медведя», «Мальчики играют на горе», «Конька-горбунка», «Лозовую».
Как и Луговской, Антокольский не особенно увлеченно работал в последние предвоенные годы.
В некоторых его стихах, написанных тогда, проскальзывают нотки благодушия. Многовато «застольных» («Застольная новогодняя», «Застольная в Абхазии») с их бесконечными традиционными тостами «за звезды в окне, где полощется стяг», «за все без конца наши ночи и зори», «за звездную ширь с ювелирным чеканом» и т. д.
С «застольными» соседствуют стихи одического склада («Клятва», «Родина»).
Но большинство стихов, написанных тогда Антокольским, свободно от преходящих наслоений времени и проникнуто его подлинным духом. Назову, например, «Большую Москву», «Послание друзьям», «На смерть героя». Антокольский и сейчас включает их в свои избранные сочинения. В этих стихах — в особенности в «Большой Москве» — полным голосом говорит о себе и о своих чувствах современник великих событий, патриот бурно строящейся советской столицы, свидетель и участник творческих свершений нового века: