Вот как воспроизводит Алигер ту атмосферу, которую мы уже почувствовали в письме Фадеева к Луговскому:
«Дом Друзей — три лета, три зимы, на его огонь слетались мы», — пишет Алигер. Эти слова вместе с ней могут повторить многие поэты, да и не только поэты, находившие приют в доме Антокольских.
В заметке «Любовь», напечатанной к семидесятилетию Антокольского, В. Субботин рассказывает, как, проезжая через Москву на фронт, он позвонил Антокольскому, хотя их связывала всего-навсего одна встреча в Горьком, где Субботин впервые услышал «Сына». «Мне некому было позвонить. И я позвонил ему. Поэту». И дальше: «Он нетерпеливо встречал нас — всех, кто возвращался с войны. И Луконина, и Межирова, и Максимова. Ждал их. Встречал, как сыновей».
И вот больше чем через двадцать лет после окончания великой войны я сижу у полки с хорошими книгами, на диване (не о нем ли так тепло писал Луговскому Фадеев?) и листаю семейный альбом со старыми фотографиями. На меня смотрят люди того времени, которое никогда не станет обыкновенным для всех, кому посчастливилось (да, именно посчастливилось!) его пережить.
Капитан Недогонов, кавалер шести боевых наград, с папиросой в углу рта; молодой Симонов, в военной форме с двумя орденами — довоенным и военным; полковой комиссар Бажан; бравый майор Гольцев в очках, с портупеей, в авиационной фуражке с высокой тульей; совсем юный Межиров в пилотке, с лямкой противогаза через плечо; красавец Дудин с гвардейским значком и медалью «За отвагу»; батальонный комиссар Сулейман Рустам; задумчивый Тарасенков в шинели и шапке-ушанке с «морской капустой»; усатый Первомайский с длинным баварским чубуком в руке, на фоне карты Европы; смеющийся Фадеев в военной гимнастерке, но без знаков различия; кавалер ордена Красного Знамени, молодцеватый подполковник Голованивский; тощий молодой Долматовский с тремя шпалами в петлицах; хохочуший старший лейтенант Луконин в элегантном офицерском кителе.
А вот и Павел Григорьевич, в гимнастерке без погон, с довоенным орденом «Знак почета», в надвинутой набекрень пилотке, низенький, страшно худой, неисправимо штатский, но тоже подтянутый, под стать своим молодым друзьям.
Перелистав альбом, подхожу к книжным полкам и листаю сочинения тех, кого только что видел на фотографиях. Многое, очень многое впервые читалось здесь во время коротких наездов с фронта, а потом разлеталось по всей стране, чтобы надолго встать на миллионах таких же книжных полок, как эти...
Так было, например, с поэмой М. Алигер «Зоя».
Среди стихов, написанных и прочитанных здесь, были, конечно, и стихи хозяина дома.
В марте 1942 года в Казани вышла первая военная книжечка Антокольского — «Полгода». Тотчас вслед за ней, но уже в Москве вышла вторая — «Железо и огонь».
В первые месяцы войны Антокольский писал очень много. Его по-прежнему воодушевляло издавна присущее ему чувство Истории. Одно из первых его стихотворений военного времени так и озаглавлено — «Страница новой истории».
Советские люди слышат по радио, что началась война.
В годы войны Антокольский включал в свой арсенал все новые виды поэтического оружия. «Черноморская баллада», «Послание в Ленинград», «Русская сказка», «Волчий вальс», «Письма в Среднюю Азию», «Баллада о парне из гитлеровской дивизии «Великая Германия», — уже одни названия этих стихов показывают, что их автор стремился бросить в бой все поэтические жанры, заботился не только о том, чтобы поскорее откликнуться на события, но и о том, чтобы эти отклики становились фактами поэзии.
Большинство из написанного Антокольским в военные годы — это стихи, а не просто стихотворные отклики на войну, какие во множестве писались в те годы.
Мне удалось ознакомиться с несколькими тетрадями, куда Антокольский вносил черновые наброски своих стихотворений военного времени. В этих тетрадях немало стихов, вполне законченных, но так и не увидевших света.