Среди них — большое стихотворение «Тулон», помеченное ноябрем 1942 года. Поэта потрясла трагическая гибель французского флота, взорванного патриотами на глазах у врага. Возникло стихотворение, полное скорбной патетики. В его финале героические французские моряки взрывают свои корабли и, погибая вместе с ними, поют «Марсельезу».
Вполне законченное стихотворение осталось, однако, неопубликованным. Почему?
Ответ на этот вопрос дает «Баллада о том, как спасся Жан Лекок», законченная 7 января 1943 года и посвященная той же теме.
Герой баллады — моряк из Тулона, чудом спасшийся от гибели. Рассказав свою горестную историю, он уходит в ночную мглу, и сквозь нее доносятся звуки «Марсельезы»:
Лишь несколько строк «Баллады» напоминают о «Тулоне».
В «Балладе» читаем: «Мы вглядывались — что за дрянь, — и вслушивались молча: откуда лающая брань, откуда говор волчий?» В «Тулоне» было: «Да только вглядывались молча, что за народ в такую рань, и вслушивались в голос волчий, в чужую лающую брань». Вот и все, что осталось. В сущности, стихотворение написано заново.
Достаточно сравнить «Балладу» с «Тулоном», чтобы понять, насколько выиграла тема в новом поэтическом воплощении. Повторяю: «Тулон» вполне достоин печати. Но Антокольский остался не удовлетворен, он чувствовал, что избранная им трагическая тема требует иных поэтических средств. Он настойчиво искал их. Тут-то и оказалась удивительно уместной форма поэтической баллады с ее торжественной и грустной музыкальностью, с неизменными рефренами, подчеркивающими ее смысловое и мелодическое звучание.
«Тулон» был откликом на событие. «Баллада о том, как спасся Жан Лекок» стала фактом поэзии.
Впрочем, сочиняя балладу, Антокольский меньше всего вспоминал о «Тулоне». По его словам, главным творческим стимулом к ней послужили рассказы приехавшего из Ленинграда Николая Брауна. Фашистские самолеты разбомбили военно-морской транспорт, на котором Браун эвакуировался из Таллина, и ему пришлось много часов плавать в открытом море. Рассказы об этом дали толчок воображению Антокольского, вернули его к теме Тулона и породили новое и более эмоциональное ее решение.
Главное в этом новом решении то, что в «Балладе» появился герой, рассказчик, живое лицо, от имени которого ведется поэтическое повествование. Трагедия только что произошла. Герой чудом спасся от грозившей ему гибели. Все это определяет и стремительный темп «Баллады» и ее незаурядную эмоциональную силу.
В очерке о Лермонтове Антокольский рассказывает, как вынашивался и окончательно завершился замысел «Бородина».
Первый набросок стихотворения относится к 1831 году («Поле Бородина»). Через шесть лет Лермонтов возвратился к своему старому замыслу. Так явилось «Бородино».
Анализируя первый вариант стихотворения, Антокольский отмечает, что в нем «тоже содержится рассказ старого солдата, присутствуют те же элементы народного осмысления военного подвига и те же элементы устной, сказовой и бытовой интонации». Но наряду с этим в нем звучат «отголоски одической выспренности»: «Однако же в преданьях славы все громче Рымника, Полтавы гремит Бородино» и т. д.
В окончательном варианте «эта условно-архаическая риторика» уничтожена. Зато усилена «разговорная солдатская речь» и, сверх того, выдвинута на первый план основная мысль поэта: «Да, были люди в наше время, могучее лихое племя: богатыри — не вы».
В «Бородине» использованы лишь немногие строки из «Поля Бородина», в частности: «И молвил он, сверкнув очами: «Ребята! не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой» и т. д. В «Поле Бородина», однако, даже и это выглядело несколько иначе: «И вождь сказал перед полками...» Теперь говорит не вождь, а совершенно реальное лицо: «Полковник наш рожден был хватом: слуга царю, отец солдатам...» Именно полковник обращается к сыновьям-солдатам с призывом умереть, но не отдать Москву французам. В устах вождя тот же призыв звучал риторически-официально, в устах же хвата полковника, впоследствии погибающего в бою, он звучит по-человечески просто и с заразительной, истинно русской удалью.