Необыкновенная — пусть и воображаемая! — встреча «нежно и грозно» обвенчала «смертный прах старухи с бессмертной бронзой». Чудное мгновение этой встречи изображено в балладе с неподдельной энергией и силой:
Солнце не засияло, не засверкало, не заблистало, а рассиялось. Найдено единственно необходимое слово — нежное и грозное.
Все названные выше стихи, а также некоторые другие («Письмо в Польшу», «Медный всадник», «Черная речка») вошли в книгу «О Пушкине» вместе с исследовательскими очерками, переводами и рассказами. В книгах «Испытание временем» и «Поэты и время» есть статьи о Лермонтове, Державине, Рылееве, Блоке, Шиллере, Гюго, но нет ничего о Пушкине. Антокольский словно еще не решался тогда взяться за эту тему. Наконец пришла пора подвести итог своим многолетним размышлениям над жизнью и творчеством великого поэта.
В моей краткой хронике трудов и дней Павла Антокольского я не берусь рассматривать вопрос о том, что нового внес он в исследование пушкинского творчества. Это специальная тема, выходящая за рамки моего очерка. Но в книгу «О Пушкине» наряду со статьями о творчестве поэта, стихами и переводами вошел рассказ «6 октября 1833 года» — дебют Антокольского-прозаика. Через пять лет, издавая книгу «Пути поэтов», Антокольский включит в нее и три рассказа о Лермонтове — «В тот день, в ту ночь», «Демон», «Казнь Мартынова».
«Он просыпается внезапно, без причины, сразу вскакивает, опускает босые ноги на холодные половицы. Еще совсем темно. Только в запотевших окнах старого болдинского дома угадывается странное реяние, — кажется ему, что это предвестие зари. Тишина. На тысячи верст звонкая тишина ранних октябрьских заморозков, которые он всегда любил».
Так начинается «6 октября 1833 года». Еще ни о чем не рассказано, еще ничто не произошло, но мы уже в мире Пушкина. Кажется, только Пушкин мог проснуться так внезапно, с бьющимся от смутной тревоги сердцем, так стремительно вскочить, словно испытывая потребность немедленного энергичного действия. Кажется, только Пушкин мог заметить в запотевшем темном окне странное реяние, — кстати, не это ли прежде всего и вводит нас в пушкинский поэтический мир...
«Звонкая тишина ранних октябрьских заморозков» перекликается в рассказе с высокой зрелостью мыслей и чувств, присущей тридцатичетырехлетнему Пушкину. «...Таких ясных и сильных мыслей, кажется, никогда еще не было. И тишины такой никогда не было. С каких же пор он ждал ее прихода?»
Всю свою жизнь Пушкин мечтал об этой прозрачной и ясной тишине. Когда она на короткий срок приходила, «летело перо по бумаге, как голубой парус, и вилась вслед парусу волнистая черная линия — четырехстопный ямб».
Сила рассказа не в сюжетных эпизодах, хотя и они написаны отменно, а в широком и свободном течении пушкинских мыслей — от дорожных впечатлений к Пугачеву, от Пугачева к письмам Натали, от писем к «Езерскому», от «Езерского» к Мицкевичу, от Мицкевича к книге о творении Фальконета и, наконец, к гениальной поэме, которая будет написана в этой «звонкой тишине ранних октябрьских заморозков».
Если в рассказе о Пушкине взят один — внешне, казалось бы, ничем не примечательный — день жизни поэта, что подчеркнуто уже и названием рассказа, то Лермонтова Антокольский изображает в один из самых знаменательных, исторически значительных моментов его биографии. Это также подчеркивается уже и названием рассказа — «В тот день, в ту ночь». Речь идет о последних сутках жизни Пушкина.
Однако, сравнивая два рассказа Антокольского о великих русских поэтах, нельзя не отдать предпочтения рассказу о Пушкине. Дело не просто в том, что один рассказ удался больше, а другой меньше. В рассказе о Пушкине ощущаются черты самостоятельного художественного исследования: может быть, мы и не узнали ничего нового, но все равно мы обогащены, потому что заглянули в тайное тайных поэта, приобщились к его внутреннему духовному богатству. Рассказ о Лермонтове не приносит такого обогащения, — в разговорах поэта с Арендтом, Николаем Столыпиным, Святославом Раевским тема раскрывается иллюстративно, здесь нет самостоятельного художественного угла зрения, отличающего рассказ о Пушкине. В результате образ Лермонтова проигрывает и в поэтичности и в глубине.