Кстати, если уж речь зашла о публицистике Антокольского, нельзя не остановиться на том, какое место она занимает в его творческой работе.
В одной из своих статей Антокольский писал: Поэт должен быть и политиком, и философом, и историком, и вообще широко и полно осведомленным человеком, многосторонне вооруженным деятелем. Он должен быть таким деятелем не в декларациях, а в самих стихах, внутри стихов, в их тексте».
Я хотел бы отметить здесь не столько слова о том, что поэт должен быть «многосторонне вооруженным деятелем», — подобные слова нередко произносятся людьми, которые не имеют на них никакого права, ибо никогда не были и не могли быть деятелями такого типа, — сколько призыв проявлять вооруженность в самих стихах, в их тексте.
В отличие от многих, Антокольский имеет право призывать к этому, ибо в своих стихах он действительно «и политик, и философ, и историк и вообще широко и полно осведомленный человек».
Отсюда и его пушкинские исследования и очерки о других классиках отечественной и мировой поэзии. Отсюда его многочисленные публицистические выступления по самым различным вопросам.
Только за последние годы он написал и о столетии Библиотеки имени Ленина, и о первом томе Краткой литературной энциклопедии, и об открытии в Москве Пушкинского музея, и о работе поэтического объединения «Магистраль», и о парижском издании Пушкина, и о восьмитомном Собрании сочинений Блока, и о проекте изменений в русской орфографии, и о тысячелетии славянской письменности, и о многом другом. Одновременно он публиковал зарубежные очерки (Вьетнам, Болгария), высказывался о работе своих товаришей по поэтическому цеху (Э. Межелайтиса, С. Кирсанова, К. Кулиева, Н. Тихонова, С. Наровчатова, И. Волгина), откликался на историко-литературные даты (75 лет со дня смерти Эминеску, 250 лет со дня рождения Ломоносова, 175 лет со дня рождения Батюшкова) и, кроме того, систематически выступал в печати по насущным проблемам художественного перевода и по самым острым вопросам литературной современности («Поэзия и физика», «О простейших истинах», «Отцы и дети», «В разгар споров»).
«Вы — один из немногих деятелей культуры, которые реально представляют себе истинную взаимосвязь между культурой (литературой, искусством и т. п.) и жизнью», — писал Антокольскому кандидат технических наук Ю. Прозоровский, откликаясь на одну из его статей. Читатель отнесся к автору статьи не как к поэту, хотя отлично знал его стихи, а как к деятелю культуры, многосторонне вооруженному деятелю, добавлю я от себя.
Каждое публицистическое выступление Антокольского значительно по-своему, но особенно важной, наиболее широко раскрывающей его эстетические взгляды представляется мне статья «Поэзия и физика». Сначала автор напечатал ее в газете, а затем в дополненном виде она появилась в сборнике «Формулы и образы (спор о научной теме в художественной литературе)». Уже одно то, что Антокольский счел нужным вернуться к работе над статьей, подчеркивает ее особое, принципиальное значение.
Газетная статья опиралась на известное стихотворение Б. Слуцкого «Физики и лирики». Автор убедительно полемизировал с Л. Ошаниным, возражавшим Б. Слуцкому на том основании, что у него, Л. Ошанина, «есть личные друзья среди физиков» и что «эти физики не могут обойтись без его, ошанинских, песен». В книжном варианте статьи этой полемики нет, но зато общие вопросы, связанные с взаимоотношениями науки и искусства, поставлены гораздо шире и глубже.
Да, прямо и смело утверждает Антокольский, что бы ни говорили ученые о посещающих их порывах поэтического вдохновения, как ни пытались бы поэты (в частности, В. Брюсов) обосновать так называемую «научную поэзию», наука, точное знание, противостоит искусству. Ученый вслед за Ньютоном говорит: «Гипотез не утверждаю». Поэт отвечает ему: «Поззия — вся! — езда в незнаемое»...
Эта антиномия будет снята человеком коммунистического общества. Его предчувствовали Леонардо да Винчи, Ломоносов, Гёте. Математический анализ будет так же не чужд ему, как симфоническая музыка, поэтическое вдохновение — так же, как ток высокого напряжения.
Пафос статьи в целом — страстный призыв ее автора, многосторонне вооруженного деятеля, к широте кругозора, к глубокому научному познанию мира и к воплощению его, этого познания, «в самих стихах, внутри стихов, в их тексте».
«Если он, — пишет Антокольский о поэте, — еще не провел бессонных ночных часов, пытаясь (хотя бы пытаясь, большего не спросишь с него) проникнуть в тайны материи, разгаданные физиками ХХ века, значит, он действительно предпочитает плестись в обозе армии, покоряющей природу. Можно сказать и проще: если вся эта область не заманчива для поэта, значит, он вообще не поэт. Уже не поэт!»