В чем состоит «тайна времени», неизменно тревожащая Антокольского?
На этот вопрос отвечают его книги.
Мы имеем все основания предположить, что в работе над ними поэт провел немало бессонных ночей, вслушиваясь в смутный гул времени, пытаясь проникнуть в тайны материи, размышляя о прошлом и будущем вселенной. Именно отсюда и его право на те ответственные слова, которые я привел выше.
Что греха таить, есть молодые люди, считающие, что любое стихотворение их сверстника, напечатанное в свежем номере «Юности», современнее «Середины века» Луговского или «Четвертого измерения» Антокольского. Эти люди по-своему любят поэзию. Они могут наизусть и с восхищением процитировать «Песню о ветре» или «Санкюлота». Но им кажется, что и Луговской и Антокольский не могут быть признаны современными поэтами, что они как были, так и остались поэтами двадцатых, тридцатых, в лучшем случае сороковых годов.
Досадное заблуждение!
В истории советской поэзии середина нашего века наряду с действительно выразившими время стихами молодых поэтов наверняка будет представлена творчеством Ахматовой, Пастернака, Твардовского, Луговского, Мартынова, Заболоцкого, Антокольского — мастеров, впервые выступивших много лет назад, но полностью сохранивших и даже приумноживших свою песенную силу в наши дни.
Подлинно современным делают поэта не свободный стих и корневая рифма, а характер и тип мышления. Это с полной убедительностью доказала книга Я. Смелякова «День России». Некоторым молодым людям она, может быть, покажется старомодной. На самом деле эта книга по всему своему складу гораздо более современна, чем ультрасовременные стихи иных «новаторов».
Кстати, среди множества статей, посвященных «Дню России», одна из лучших принадлежит Антокольскому. Она начинается высокой оценкой стихотворения «Русский язык»: «Положительно, такой самобытной хвалы родному языку не было в нашей поэзии за пятьдесят лет ее исторического бытия». Заканчивается же она четверостишием Смелякова, выбранным, конечно, не случайно:
Строфа взята из стихотворения «История». Антокольский пишет: «Высокая настроенность новой книги Смелякова может быть характеризована как историзм мысли и чувства поэта. Они сам еще в начале книги признается, что историзм есть новинка для него, приобретение зрелой поры».
Слово «история» Смеляков стал писать с большой буквы, и кто, как не Антокольский, должен был тотчас заметить это и обрадоваться от всей души. Его полку прибыло! В процитированных мною словах звучит невысказанная тайная гордость. Ведь сам-то Антокольский давно оценил силу историзма и отлично знает, какие горизонты открываются перед художником, умеющим мыслить и чувствовать исторически.
Отличительная черта четвертой поэтической жизни Антокольского — торжество исторического мышления. И нет никакого противоречия в том, что именно благодаря историзму и «Высокое напряжение» и «Четвертое измерение» по праву должны быть названы книгами современными.
Говоря о «Высоком напряжении», Луконин — поэт совсем другого поколения, нежели Антокольский, его ученик — писал: «В стихах книги узнаешь чувства, которые будила в нас жизнь эти два года, полные великих событий, видишь в них себя, и страну, и время».
«Высокое напряжение» — современная книга не только потому, что в ней есть стихи о полете Юрия Гагарина. Она современна по самой своей сути, по строю мыслей и чувств, по всему характеру их поэтического выражения.
Обращают на себя внимание «Две реплики в споре». Прежде чем войти в книгу, эти стихи были напечатаны в «Литературной газете» под рубрикой «Полемика».
Первая реплика принадлежит Машине, выступающей от имени создателей электронного чуда. «Я Машина. Та Самая... Та, что осмелится сметь. Твоих завтрашних замыслов воображаемый оттиск». В реплике Машины мысль о беспредельных возможностях кибернетики доводится до абсурда: «Ну, а там — поглядим, кто кого!». Другую реплику — явно от имени автора — произносит некто, иронически именуемый Невежда. Дерзким притязаниям Машины он противопоставляет навеки недоступную ей поэзию жизни: «Вы забыли о том, сколько было на свете чудес, сколько сказок немыслимо злых и невиданно добрых». Невежда бросает Машине прямой вызов: «Ну, а там — поглядим, кто кого: электронный снаряд или ваш оппонент, без оружья идущий на приступ!»