Публикуя стихи в газете, Антокольский сопроводил их заметкой, где привел слова Герцена: «Положительные науки имеют свои маленькие привиденьица». Одним из таких «привиденьиц» он назвал восторженную и наивную мечту некоторых математиков — особенно молодых — о возможности заменить живой человеческий мозг электронным.
Книгу «Высокое напряжение» открывает программный раздел, давший ей название. За ним следует «Подмосковная осень». Но и начинающие этот раздел тихие лирические пейзажи увидены глазами поэта, полностью принадлежащего современности:
Вслед за этой шутливо подмеченной приметой века идут серьезные и, как всегда, напряженные раздумья, насквозь пронизанные током современности: «Память», «Нет счета моим ненаписанным книгам», «Долголетье», «Жизнь поэта», «Формула перехода».
Каждое из этих стихотворений освещено беспокойной мыслью, стремящейся проникнуть в тайное тайных человеческого бытия.
Участие в споре о кибернетике («Две реплики в споре»), тревожные размышления о войне и мире, о настоящем и будущем планеты («Урок истории», «Будет написано в 2061, если..»), постоянные мысли о творчестве, безраздельно отданном высокому служению родине («Электрическая стереорама», «Надпись на книге», «Маяковский» ), проникнутые историзмом стихи о Болгарии («Шипка», «Орфей Фракийский», «Свадьба на дороге»), наконец, даже экспериментальное, построенное на «несогласии пяти согласных» стихотворение «Ритм войны и мира», которому, право же, может позавидовать любой молодой поэт, почитающий себя новатором («Вы — менторы. Мы — монтеры. Вы вторите. Мы творим. Вам — минарет во тьме. Нам — монитор в тумане. Вам — натюрморт в раме. Нам — новый мир в натуре» и т. д.), — все это делает книгу Антокольского современной в самом подлинном и точном смысле слова.
Тем более это относится к «Четвертому измерению».
В поэме «Океан» слово предоставлялось железу. В «Четвертом измерении» говорят Время, Земля, Юность. Каждый из этих поэтических монологов скорее диалог: Время и Человек ведут здесь свой нескончаемый разговор. Недаром стихотворение «Действующие лица говорят» в первоначальной редакции называлось «Действующие лица и время». Вот его заключительные строки:
Время и действующие лица ведут разговор о самом главном — о человеческой жизни, о ее вечных и преходящих ценностях, о требованиях Времени к Человеку и о просьбах Человека ко Времени.
«С тобою, время неистовое, я жизнь мою перелистываю», — так поэт начинает свою книгу и так начинается диалог с Временем, идущий на всем ее протяжении. Нет, книга не умозрительна — только того, кто никогда не задумывался о жизни и смерти, о прошлом и будущем, оставит равнодушным жажда поэта разгадать тайну Времени, осмыслить «старую тяжбу со смертью».
Проходящий сквозь все творчество Антокольского разговор художника с Временем продолжается и в поэме «Пикассо». Ее композиция весьма своеобразна: поэма состоит из трех баллад («Баллада времени», «Баллада кануна», «Баллада молнии») и заключения. «Баллада времени» посвящена встрече Пикассо с акробатами, которые впоследствии запечатлеются в его картинах. В «Балладе кануна» перед нами возникает воссозданный на щедром фоне эпохи образ русского «богача, но не капиталиста» Сергея Ивановича Щукина, покупающего у Пикассо пятьдесят полотен.
Обе эти баллады написаны со свойственной Антокольскому свободой поэтического повествования. Мы видели ее и в «Кощее», и в «Двух портретах», и в «Коммунистическом манифесте», и в поэме «В переулке за Арбатом».
В обеих балладах прорисовывается образ художника, чутко слушающего время и готового воплотить его в своем искусстве. Но сердце поэмы, мне кажется, все-таки не здесь.
Так начинается третья и последняя баллада — «Баллада молнии». Это и есть «боевой рубеж» поэмы.
Говоря так, я вступаю в спор с ее автором. Характеризуя первую балладу о Пикассо — «Балладу времени», Павел Григорьевич писал мне: «Она важнейшая в этой поэме: в ней сущность замысла, а не в третьей!»