Не итоги нужны Антокольскому, а — как раньше, как всегда! — молнии формул и догадок...
Статья о некоторых итогах собственной работы превратилась в эстетический трактат, в рассуждение о сущности и природе поэзии. Это, конечно, не случайно. Кому, как не Антокольскому, пристало ставить общие вопросы, размышлять, думать. Помните: «Я ДУМАЛ, — Ньютон коротко ответил. — Я к этому привык. Я думал, сэр».
А после «Некоторых итогов» все пошло как всегда: статья о молодых поэтах, о С. Кирсанове, о восьмисотлетии «Витязя в тигровой шкуре», о Н. Тихонове, о К. Каладзе, о всесоюзном Пушкинском дне в Михайловском, о значении гражданской поэзии в связи с итогами IV Всесоюзного съезда писателей, о «Дне России» Я. Смелякова, о стихах В. Соколова...
И все это не просто по поводу, а по существу, горячо, лично.
Приведу в качестве примера статью к шестидесятилетию К. Каладзе. Она озаглавлена «Старому другу». Казалось бы, чего ждать от короткого отклика на юбилей друга-поэта? Но Антокольский остается верен себе: он и на этот раз думает о поэзии вообще.
Определяя пафос поэзии К. Каладзе, Антокольский видит его «в неустанном утверждении и провозглашении связи между сегодняшним днем народа и его многовековым прошлым». Поэту свойственно, пишет Антокольский, «живое, всегда бодрствующее чувство истории». Именно в нем — «вечный источник вдохновения, свежести, остроты, яркости взгляда».
Живое чувство истории, владеющее Каладзе, подсказывает ему поэтические сказки, которые он черпает из сокровищницы прошлого. «Назначение поэта — в защите сказки, в ее пропаганде». Но не следует думать, что верный сказке поэт должен разбить колбы химиков и рефракторы астрономов: «Поэт не только не враждебен драгоценной научной аппаратуре, — скорее уж наоборот, он и в ней ощутит элемент сказочной силы. Он знает, что лучшая подруга таблицы логарифмов — все та же сказка!»
Так, размышляя о творчестве своего старого друга, Антокольский возвращается к тому, что в высшей степени интересует его самого: к связи поэзии и науки, к их сложным и противоречивым взаимным отношениям. В сущности, на ту же тему он размышляет и в статье «Возвышать человека...», опубликованной после IV съезда писателей СССР.
«Моя книжка стихов «Четвертое измерение», — пишет Антокольский, — вышла три года назад, но я продолжаю работу на том же плацдарме, где искусство и точная наука всматриваются друг в друга не без настороженной враждебности, как бы готовясь к прыжку, чтобы вцепиться друг в друга, а между тем ищут взаимопонимания и взаимопомощи».
И наконец, еще об одной мысли, а вернее — страсти, неизменно владеющей Антокольским и так или иначе дающей себя знать почти в каждом его выступлении.
В статье «Возвышать человека...» цитируются известные некрасовские слова: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».
Антокольский характеризует эту формулу как «поразительную по внушаемости». В то же время он испытывает желание добавить: «Конечно, ты обязан быть гражданином, но горе тебе, если ты числишься в поэтах, а стихи пишешь плохо!»
Эти слова он обращает к тем своим товарищам по поэтическому цеху, которые «являются полезными членами тех или иных объединений», но «не знают азбуки своего дела и дерут горло почем зря».
Сказано грубовато, зато от всего сердца.
Поэзия — дело жизни, не раз повторял Антокольский. Оно поглощает человека целиком. Делать его способны люди, постигшие законы мастерства, владеющие ими с той же кажущейся легкостью, с какой владеет скрипкой музыкант-виртуоз. Иначе этим делом просто нет смысла заниматься.
Забота о том, чтобы поэзия всегда оставалась поэзией, чтобы она всегда была, как сказано в одной из его статей, «боевым авангардом в семье человеческих искусств», неизменно воодушевляла Антокольского и продолжает воодушевлять поныне.
Оглядываясь же на собственный путь и характеризуя свою музу, поэт подчеркивает, что она «и на склоне лет осталась служанкой истории»...
Это подтверждается первыми главами новой поэмы Антокольского. Так же как книга воспоминаний, на которую я часто ссылался по ходу моего очерка, она повторяет древнее название русских летописей — «Повесть временных лет».
Поэма, «как задумал автор, должна вместить в себя всю его жизнь, а значит, и события нашего века». Эпиграфом к ней взяты слова пушкинского Пимена: «На старости я сызнова живу, минувшее проходит предо мною...»
«Повесть временных лет» еще только начата, сделаны лишь первые шаги по историческому пути, пересекающему семь десятилетий: