С завидным лаконизмом поэт запечатлевает безошибочно точные приметы эпохи.
В первой главе поэмы восьмилетний мальчик вместе с папой и мамой стоит под косым ливнем на станции в ожидании поезда: «Повзрослеет внезапно детство в девятьсот четвертом году». И вот уже «заворочался зверь в пещере, — пятилетний двадцатый век!». Уже полыхают на Красной Пресне кумачи рабочих знамен. Но все-таки «еще слишком рано», эстафета еще только пущена. Еще приник к решетке томящийся в одиночной камере узник, еще острит на эстраде пошляк в шелковом шапокляке.
Во второй главе с тем же безошибочным чувством времени изображено начало первой мировой войны: «Печать бессмыслицы на всем, куда ни посмотри». На широком историческом фоне развивается судьба юного героя поэмы. Страстно стремясь определить свое место в жизни, он предстает перед человеком, от которого это полностью зависит. Человек руководит драматической студией, куда поступает герой.
Так возникает в поэме образ Вахтангова.
В третьей главе поэмы, опубликованной к пятидесятилетию Октябрьской революции, Антокольский вспоминает Москву в октябре 1917 года: «Все сначала, с красной строки, что бы ни было, но сначала». В его памяти, «как пчела в янтаре», гибель одного из молодых бойцов революции: «Эта молодость, эта рана — с ней расстаться я не могу». Но жертвы не напрасны: вот артиллерия уже вышибает юнкеров из Хамовников, подымаются старые московские заводы Бромлей и Гужон, революция торжествует победу — вся «в раскрытых настежь мирах, в грозных лозунгах и легендах».
Начиная «Повесть временных лет», Антокольский пишет: «Так возникла тема сквозная, сквозь начало виден конец». Этими словами он вновь и вновь хочет «закольцевать себя», подтвердить органический характер своего развития на протяжении более чем полувека.
Без всякого труда мы узнаем Антокольского и в стихах последних лет. Я имею в виду «Музыку», «Ночь в театре», «Благословение», «Не надо благодати», «В долгой жизни», «День рождения».
Иные из этих стихов проникнуты печалью. «Мне исполнилось семьдесят два», — пишет поэт в «Дне рождения». Но с этим поневоле грустным стихотворением соседствует, скажем, «Благословение». В нем нельзя не ощутить поэтической энергии, которая была свойственна Антокольскому в молодые годы, в годы зрелости и не оставила его поныне:
Новый труд и новые песни — хотя бы про то, «что ветром унесло», — это и есть пятая поэтическая жизнь Антокольского.
Последние два-три года я часто встречался с Павлом Григорьевичем и всякий раз поражался его неиссякаемой энергии, интересу к поэтической молодежи, неутомимости в труде за письменным столом.
Приходя к Антокольскому, я неизменно заставал его за новой работой — то он переводил Аполлинера, то заканчивал вступительную статью к «Мертвым душам», то писал предисловие к двухтомнику стихов и поэм М. Алигер. Приходилось встречать его и на больших собраниях, — например, на вечере, посвященном пятидесятилетию его ученика и друга М. Луконина, где он председательствовал. Короче говоря, Павел Григорьевич находился в отличном творческом состоянии.
Но ему суждено было перенести непредвиденный тяжкий удар: 30 декабря 1968 года скоропостижно скончалась Зоя Константиновна Бажанова, его жена и верный друг, безотлучный спутник сорока пяти лет его жизни.
Сказать, что Зоя Бажанова была женой и другом Павла Антокольского, еще не значит определить место, которое она занимала в его жизни и творчестве. Она была не только женой, не только другом, не только музой, наконец. На протяжении более чем сорока лет она была одной из главных тем поэзии Антокольского. Стихи и поэмы не только посвящались ей. Они о ней писались.
«Идя ко сну, любимая, ты вспомнишь, как ровно сорок лет назад...» — писал Антокольский в стихотворении «1923 — 13/IV — 1963».
13 мая 1923 года в поезде Петроград — Таллин судьба столкнула у окна вагона молодого поэта Павла Антокольского с молоденькой актрисой вахтанговского театра Зоей Бажановой.