«Двадцатилетняя! — восклицал поэт. — Ты не могла ведь представить будущее». А в будущем их ожидало все: «Молчанье мертвых, слитный гул труда, театры, книги, встречи, города». Их ожидало все, что и называется человеческой жизнью, куда неотъемлемо входят и счастливый гул творческого труда и — увы! — непоправимое вечное молчанье мертвых.
Я уже писал о том, что Антокольский-лирик впервые выступил в «Третьей книге» (1927). Выше цитировалось одно из первых его лирических стихотворений: «Мне снился накатанный шинами черный асфальт» и т. д. Это стихотворение входило в больной цикл «Обручение во сне», открывший новые грани поэзии Антокольского.
«Относительно «Обручения во сне», — писал Антокольский в уже упоминавшемся письме по поводу моей рукописи. — Решительно настаиваю на том, чтобы был назван адресат посвящения: З.К.Б. Это не прихоть. Это доказано всей жизнью».
Как грустно, что я с таким опозданием выполняю законно настойчивую просьбу Антокольского...
Лирический цикл, начатый «Обручением во сне», действительно формировался на протяжении всей жизни поэта. Сюда включались стихи из всех книг Антокольского — из «Третьей книги», из «Действующих лиц», из «Больших расстояний», из книги «1933 — 1940». Впоследствии цикл был назван «Зоя Бажанова». Он вошел и в юбилейное «Избранное» (1966).
«Слушал я детский твой голос», «Я не хочу забыть тебя», «Я рифмовал твое имя с грозою», «Я «молнии» слал в эту мглу дождевую», «Я люблю тебя в дальнем вагоне», «Я имя твое берегу про запас» — все это входит в цикл «Зоя Бажанова». Однако венчают его строки, написанные еще до войны и выражающие его внутренний пафос:
Не музыка и даже не муза, а просто жизнь!
Правоту этих слов может подтвердить каждый, кто хоть сколько-нибудь знает творчество Антокольского. Подтверждает ее и некролог «Памяти друга» — его подписали поэты разных поколений, находившие постоянный приют в Доме Друзей: М. Алигер, М. Бажан, С. Голованивский, К. Каладзе, М. Луконин, М. Матусовский, А. Межиров, Л. Первомайский, К. Симонов. Можно не сомневаться, что его подписали бы — если бы были живы — С. Вургун, С. Чиковани, С. Гудзенко, А. Недогонов...
В стихотворении «П. Г. Антокольскому» (1968) Я. Смеляков писал:
Воистину так!
Всю свою жизнь Зоя Бажанова несла нелегкую службу возле Павла Антокольского, храня его от всяческих напастей и бед.
При этом она всю жизнь трудилась — была актрисой, театральным режиссером и педагогом, потом надолго — до конца своих дней — увлеклась деревянной скульптурой.
Выбрав в лесу причудливые березовые ветки или можжевеловые корни, она несколькими прикосновениями пилы и перочинного ножа превращала их в леших, в зверей и птиц. С годами ее искусство усложнялось и крепло. На ее столе появились разного вида стамески, рашпили, даже хирургические ланцеты. В доме на Красной Пахре одна за другой вырастали сложные скульптурные композиции — Гулливер, пушкинские бесы, Макбет среди ведьм...
Во всем, что делала Зоя Константиновна, сказывалась ее разнообразная одаренность.
И вот 31 декабря 1968 года, за несколько часов до традиционной встречи за новогодним столом, я прихожу на улицу Щукина, где уже нет Зои Бажановой. Антокольский не один: как и четверть века назад, когда погиб Володя, его окружают верные друзья.
А 3 января 1969 года на занесенном снегом кладбище в Вострякове мы хороним Зою Константиновну Бажанову.
После похорон мы едем на улицу Щукина, в Дом Друзей.
Совсем поздно, когда уже время расходиться, поэты вполголоса читают стихи. Здесь, в доме поэзии, где хозяйкой более сорока лет была Зоя Бажанова, всегда читались стихи. Читаются они и на этот раз, как если бы Зоя Константиновна была жива.
А еще через несколько дней я узнаю, что вечером 31 декабря, после того, как мы расходимся по домам, чтобы встретить наступающий год, Антокольский садится за письменный стол.