В день дуэли Пелагея, проснувшись от тревоги и не найдя отца дома в столь ранний час, послала за Евдокией и вместе они не знали, чего ожидать. Пока раненый не пришел в себя, княгиня все время проводила у его постели. Встретив первый взгляд очнувшегося Ветровского, она не могла принять такую нежность, была смущена и даже напугана. В ней смешались чувства вины перед ним, и перед Владимиром, и отчаянная надежда на счастье, тщетно гонимая, но разрешавшая, казалось, то длительное смятение, в котором жила Евдокия долгое время. На самом деле ей было еще далеко до ясности в собственных чувствах, одно княгиня знала определенно – ей хотелось оставаться в этом доме, она чувствовала, что здесь теперь ее место.
Она старалась быть полезной как можно незаметнее, не давая о себе знать. Ходила за лекарствами по спискам Шольца, помогала ему приготовлять растворы и порошки. Делила хлопоты по хозяйству с Пелагеей, для которой они были непривычны – отец обыкновенно справлялся со всем один, почитая своих взрослых дочерей и сына по-прежнему за детей. Лишь теперь, когда сам Ветровский нуждался в заботе, они могли по-настоящему оценить, как много он делал для их привольной и беззаботной жизни.
Идя в свою комнату, отведенную Пелагеей по соседству с ней, Евдокия услышала за спиной голоса молодых людей.
– Завтра к Кухенрейтеру, решено.
– Я провожу тебя, – на этих словах показавшиеся Владимир Ветровский и его товарищ по юнкерской школе последовали к лестнице. Тяжкое подозрение остановило шаги Евдокии, она решила дождаться возвращения молодого человека и мучительно представляла себе, как должно начать разговор. Страх и вина боролись в ней: сознание того, что она стала причиною несчастья в этой семье, нарушила ее покой. А теперь ей должно было принять участие в том, чтобы предотвратить, возможно, непоправимое.
– Владимир Егорович, позвольте с вами поговорить.
– Прошу вас, княгиня – пригласил юнкер садиться.
Молодой Ветровский всегда был расположен к Евдокии, но теперь, не будучи посвящен во все подробности дуэльной истории, знал только, что она была ее причиною. И потому в его обхождении чувствовалась некоторая осторожность, отчего Евдокия еще больше робела, но отступиться было нельзя.
– Я вижу, как вы молоды, как вы, возможно, чувствуете, что должны заступиться за отца, вы мыслите, как военный…
– К чему вы клоните?
– Умоляю вас, откажитесь от мести! Возьмите в пример отца вашего – он своею кровью остановил бессмысленную рознь, он выбрал жизнь. Давайте не станем омрачать ее теперь.
– Я ценю ваше участие, княгиня, но все же прошу позволить мне отвечать самому за себя. Быть может, вы боитесь за того человека?
– Тот человек принес мне много горя, я не думала, что смогу когда-нибудь простить его. Лишь теперь великодушие вашего отца дает мне на это силы. Но вы… убереги вас Бог от этого человека. Уверяю вас, он уже наказан. Поверьте мне, хотя я последняя, кто вправе делать вам наставления. Прошу вас, не вынуждайте меня говорить с Егором Ильичом о ваших намерениях.
– Все-таки я решительно не понимаю, зачем вам, женщине, мешаться во все это? Вы станете винить себя, если со мною что-то случится?
– Я не допущу этого, Владимир Егорович. Потому что вы дороги мне. Как и Пелагея, и Надин. Потому что мне очень дорог ваш отец.
Евдокия впервые проговорила это для самой себя. Она готова была зарыдать перед неумолимостью юноши и не знала, чем его еще можно убедить.
Ветровский изменился в лице. Он начинал догадываться. «Неужто все то состояние, в котором я не узнавал отца долгое время… всем тем печалям его и тревогам была причиною женщина? И это женщина сидит теперь предо мною, и она, кажется, готова составить счастье моему отцу?» Евдокия по глазам Ветровского поняла, что лед тронулся. Юноша был движим скорее представлениями о том, как должно, чем собственными чувствами. К тому же он оказался под влиянием столь же неопытных и вспыльчивых товарищей, только вступавших в военное поприще и норовивших показать свою храбрость. Теперь же он впервые задумался – а нужна ли его жертва тому, для кого он собирался ее принести – его отцу?
– Владимир Егорович, обещаю, что это останется между нами, я полагаюсь на вашу честь. Дайте мне слово офицера, что не станете иметь никаких дел с Виктором Вревским.