– Тот самый! – воскликнула она, оборачиваясь.
Павел подвинулся, чтобы жена могла выглянуть в окно, выходившее на его сторону.
– Право, на нем есть отпечаток чего-то зловещего. Помнишь, у Пушкина:
Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец 2– вспомнила Евдокия.
– Да, «Вольность», крамольное сочинение великого поэта, что ты переписывала в свой альбом со слов Рунского.
Павел недавно узнал историю декабриста от супруги – Евдокия не смогла скрыть ее.
– Как хорошо, что мы заговорили об альбоме, – сказал князь. – Нужно заказать тебе новый.
– Зачем? Мой ведь не заполнен и наполовину, – удивилась Додо.
– Понимаешь, нельзя держать такие стихи у всех на виду. Это может повлечь за собой большие неприятности.
– Да, если кто-то случайно увидит их. Но я же не буду никому показывать свой альбом.
– Как же? Мы станем часто бывать в свете, у нас будут собираться гости. Наверняка многие пииты будут просить у тебя альбом, чтобы вписать какой-нибудь мадригал, – улыбнулся Павел, которому деревенская невинность жены показалась уж чрезмерной.
Глаза Евдокии расширились от возмущения:
– Неужели ты мог подумать, что я позволю другим мужчинам посвящать мне стихи?
Она произнесла это так убежденно, в таком искреннем негодовании, что Павел взял ее за плечи и заглянул в глаза:
– Додо, дорогая, я ценю твою преданность, но…
– Не говори «но», – с мольбою в голосе прервала его Евдокия.
– Нет, ты должна выслушать, – твердым голосом перебил Павел. – Существует общество, существует свет. И наш с тобою долг – появляться там. И, как бы тебе этого не хотелось, мы должны…
–Ты помнишь наш разговор в библиотеке отца? – громким и твердым, совсем не свойственным ей голосом спросила Евдокия и пристально посмотрела мужу в глаза.
– Помню, конечно же, помню… – не совсем уверенно ответил Павел.
Тогда, прошлым летом, убежденная речь девушки, чьей руки он искал, несомненно, оказала на князя некоторое влияние. Но возвращение в Петербург, наполненный развлечениями и удовольствиями, к которым он так стремился, ослабило его в Павле и дало понять, что он, по-прежнему, – пленник большого света. Если первые слова Евдокии умилили его, то последующие едва ли не раздражали. Ее смешные уездные нравы, грозящие нарушить его планы о еще более блистательном светском положении, возможном благодаря присутствию молодой и привлекательной жены, уже не казались ему столь пленительными.
– Знаю, общество тебе неприятно, ты выросла в сельском уединении, но, я уверен, скоро ты найдешь друзей, сможешь познакомиться с сочинителями, которых в таком упоении читаешь, – убеждал он ее, как ребенка.
– Как же я раньше не задумывалась об этом, – повеселела Евдокия и отодвинула штору. – Взгляни, мы стоим и никуда не едем. Может быть, что-то с каретой?
– Все в порядке, – ответил Павел, – просто мы и не заметили, как приехали домой.
Супруги выбрались из экипажа, остановившегося на набережной Фонтанки, и их взгляду предстал великолепный дом, родовой особняк Мурановых. Демьян, крепостной кучер, обратился к барину:
– Павел Сергеич, не прогневайтесь, уж с четверть часа, как подъехали. Я не смел прерывать ваш разговор с барыней.
– Спасибо, Демьян, ты свободен, – сказал князь и вместе с женою поднялся на высокое крыльцо. «Прошу», – произнес Павел и открыл перед Евдокией двери ее нового дома.
Княгиня, а следом за ней и муж, оказались в просторной передней, где хозяина с молодою женой уже встречали заранее уведомленный управляющий и множество слуг.
Приняв приветствия крепостных и распорядившись об обеде, Павел направился к роскошной анфиладе – показывать супруге дом. Здесь, в мурановском особняке, все было наполнено духом широкого русского барства. Построенный во времена Елисаветы Петровны, дом был образцом той роскоши и вычурности, которыми отличалась архитектура, да и весь образ жизни осьмнадцатого столетия. Федор Львович Муранов, дед Павла, получив должность секретаря канцлера императрицы, Михаила Илларионовича Воронцова, решил обосноваться в Петербурге и построить здесь особняк. Став собственностью рода, дом перешел к сыну Федора Львовича, Сергею, а от него – к нынешнему представителю фамилии, последнему из Мурановых, князю Павлу. Он провел здесь почти всю свою жизнь – от рождения и до последнего года, так изменившего ее.