– Мы привезли вам кое-каких лакомств, – поприветствовав девушку, произнесла Евдокия и протянула ей внушительных размеров сверток.
– Благодарю вас, – говорила, принимая, Соня, глаза которой невольно были устремлены на Рунского.
Павел, заметив это, едва удержался от улыбки и проговорив: «Не будем мешать вашему разговору», отошел вместе с женою на несколько шагов от Рунского и Софьи – так, чтобы окружающим не было заметно их tet-a-tet.
– Зачем вы здесь? В столице вы подвергаетесь такой опасности, – вполголоса начала Софья, но Рунский остановил ее.
– Никакая опасность, слышите! – никакая, не сможет устрашить меня, если я буду иметь надежду на счастие видеть вас. Я ставил документы на имя Горина в имении генерала.
Софья, не сдержавшись, ахнула.
– Вы сознательно идете на гибель? – совсем тихо спросила она, глядя в лицо Рунского расширенными от ужаса глазами.
– Нет-нет, напротив, – поспешил успокоить ее Евгений,– моя жизнь с недавнего времени возымела смысл, я вовсе не ищу смерти или неволи.
Софья догадалась, в чем состоит этот открывшийся смысл по красноречивому взгляду Рунского.
– Как же вы будете жить здесь, в Петербурге, без документов?
– Если случится, что меня арестуют…
– Нет, я прошу вас, не говорите так, – взмолилась Софья.
– Нельзя исключать этого. Без документов я рискую только собой, своею свободой. Но жандармы прекрасно знают, как я выгляжу, им известна моя настоящая фамилия. Будь у меня документы на имя Горина, Ивана Ивановича постигло бы наказание. Он столько для меня сделал, а я, мало того, что сбежал от него, еще стал бы подвергать его опасности?
– Простите, я так глупа, я и не подумала об этом.
– Нет, просто вы – юная, невинная девушка, а я – государственный преступник, – с горечью произнес Рунский.
Последние слова, произнесенные им в такой безысходности, дали Софье силы на признание.
– Вы давеча говорили, что рискуете только собой и своею свободой. Знайте же: это не так, вы рискуете и мною, счастием всей моей жизни, – на одном дыхании проговорила она.
– Софья, милая Софья, скажите же, что вы любите меня, и вы сделаете меня счастливейшим из смертных…
Пронзительный звонок, прокатившийся по высоким институтским сводам, возвестил окончание приема и прервал восторженную речь Рунского. Софья, в одно мгновение вспомнившая, где она, тихо проговорила: «Неужели вы можете в этом сомневаться?..»
Пестрая толпа хлынула к лестнице. А двое стояли посреди этого движущегося потока, глядя друг другу в глаза, будто бы стараясь наглядеться перед предстоящей разлукою.
Евдокия, заметив, что зала пустеет, поспешила приблизиться к Рунскому и Софье, чтобы их уединение не бросалось в глаза. Княжна сняла с шеи ладанку, с которою никогда не расставалась, и протянула ее Рунскому со словами: «Возьмите это и знайте: рискуя собой, вы ставите под угрозу наше счастие. Будьте осторожны». Сказав это, девушка вышла из залы. Недоуменный, еще не до конца сознающий волшебства происходящего, Рунский, стоял посреди пустеющей залы, прижимая ладанку к сердцу. Евдокия взяла его за руку. «Дуня, друг мой, я любим, я счастлив!» – повторял он, обнимая княгиню. И она не скрывала от радости.
Лишь Павел не разделял их чувств – он стоял в стороне и мрачно смотрел на Рунского. Если ревность его уже не терзала, то отеческое чувство, с детства развитое в нем по отношению к Софье, негодовало. Государственный преступник без документов и положения, со скромным состоянием, уже не казался ему подходящей партией для сестры. Если сначала он воспринял чувство Рунского к Софье как необходимое ему доказательство того, что он не любит Евдокию, то теперь, когда порыв ревности прошел, он понял, что никогда не желал для своей сестры подобной будущности. Княжеская гордость заставила его пообещать себе, что он не допустит этого союза.
А Евдокия, ничего не подозревавшая об этом, подошла к мужу и взяла его под руку. Они направились к выходу из залы. Рунский шел в некотором отдалении, весь погруженный в свои мысли, теперь такие радостные и восторженные.