* * *
Императрица вертела в руках собственный миниатюрный портрет, отделанный чрезвычайно просто, в резной деревянной рамке. Он был заказан ею несколько дней назад и, как все высочайшие заказы, выполнен скоро, всего за двое суток. Предназначался портрет в подарок Софье, для которой государыне удалось получит разрешение на выезд в Сибирь.
Александра Федоровна просила мужа позволить княжне разделить участь недавно осужденного, а сама так не хотела отпускать Софью. Прежде всего, она жалела этого болезненного ребенка, добровольно обрекавшего себя на жизнь, полную лишений и страданий, сознательно отказавшегося от благополучия и довольствия, которое было обеспечено рождением и близостью ко двору. Но императрица понимала, что истинное счастие она обретет только там, став женою каторжника. Она подпишет отказ не только от привилегий дворянки, но и всех человеческих прав, что сделает ее жизнь среди преступников еще опасней, ее слабое здоровье долго не выдержит тех условий, в которых придется существовать, родит детей – они не смогут даже носить ее фамилии.
Но не только это печалило императрицу. За те полгода, что княжна Муранова провела при дворе, государыня очень привязалась к Софье, даже полюбила ее. Невозможно было не любить этого кроткого существа, в котором пламенная «институтская» преданность, глубокий патриотизм и развитое религиозное чувство, присущие немногим фрейлинам, совмещались с редкими свойствами души. В ней не было льстивой угодливости Натали Вельской, излишней простоты и непосредственности Надины Ветровской, яркой красоты Россети. Ведь, несмотря на то, что фрейлин называли украшением двора, государыня, зная слабость своего супруга, старалась составлять свой штат из девушек, чья красота не бросалась в глаза. И хотя Александра Федоровна очень любила живую, остроумную Россети, про себя она облегченно вздыхала, выдавая ее замуж за Николая Смирнова. В лице Софьи государыня теряла одну из лучших своих фрейлин, и это чувство – в меньшей степени, конечно, чем сострадание – также очень печалило ее.
Императрица вышла из задумчивости, лишь увидев перед собою Софью, присевшую в низком поклоне – ее шагов она не услышала. Во всей ее фигуре, как с радостью отметила государыня, сейчас не было того немого страдания, лицо не казалось уже таким заостренным и бледным, как несколько дней назад: исчезли темные круги под глазами, легкий румянец заиграл на щеках. Узнав о том, что государь милостиво разрешил ей последовать в Сибирь, Софья начала хотя бы спать спокойней. Императрица, глядя на нее, заметила не только это. Что-то еще изменилось в привычном облике княжны. И, лишь опустив взгляд, поняла, что: бриллиантовый шифр и голубая лента, которые прежде украшали платье Софьи, сейчас лежали в ее руке, которую она протягивала со словами: «Мне должно вернуть вам шифр, Ваше Величество». Государыня с тяжелым чувством поднялась с кресел. «Поверьте, Софи, мне очень горько принимать из ваших рук этот знак моего расположения», – проговорила она. Но, увидев, как печально опущенное лицо Софьи, Александра Федоровна решила, что сейчас будет лучше обрадовать и утешить ее, чем расстраивать еще более. «Не печальтесь, ma chere, и позвольте мне преподнести вам этот скромный подарок, – уже веселым тоном произнесла императрица, протягивая Софье свой миниатюрный портрет, – надеюсь, вы будете иногда вспоминать о своей государыне?». – «Ваше Величество, разве я когда-нибудь смогу забыть вас, вашу бесконечную доброту ко мне?» – с присущей ей пылкостью говорила княжна. «Полноте, дорогая моя, я знаю ваше доброе сердце. Присядем здесь, у окна», – говорила императрица, приглашая Софью в кресла.