«Дорогой брат – обращаюсь к тебе так в надежде, что не потеряла права называться твоею сестрой – ты поймешь немного после, отчего я пишу так. Мне позволили написать тебе – это значит, что скоро нам должно будет проститься, возможно – навсегда. Знаю, что болезнь твоя задержала отъезд, и непрестанно молю Господа об улучшении здоровья твоего, но не имею более никаких известий. Позволят ли тебе ответить? – Едва ли, и я не смогу даже узнать, дошли ли до тебя теплые вещи. Мне столько нужно рассказать тебе – мысли непрестанно кружатся в голове, то сплетаясь, то расплетаясь между собою, одни исчезают, и, пока я мучительно вспоминаю об них, возникают другие, и так без конца. Но я напишу сперва о той, о ком ты скорее хочешь узнать, и без малейшего промедления: знай же – Софья на пути в Сибирь! Едва узнав о вынесении приговора, она упала к ногам государыни – сегодня утром я проводила ее до заставы. Не нужно многих слов, чтобы говорить об этом, встретившись с Софьей, я уверена, ты поймешь ее и без них. Единственное, что мне известно – местом изгнания вашего будет Петровский завод, путь до него занимает около трех месяцев. Софья не стала дожидаться снежного пути в желании как можно скорее видеть тебя и предполагая, что ее путешествие будет много продолжительнее твоего. Я молюсь и о том, чтобы снег поскорее выпал, тогда, возможно, вы прибудете почти одновременно, и ожидание, в котором вы жили все эти месяцы, сменится, наконец, радостью встречи.
Для меня же теперь ожидание составляет всю жизнь или, правильнее сказать, существование, ибо жизнь я узнала теперь благодаря одному человеку. Если я назову его имя, оно мало что скажет тебе, но ты знал его брата, говорил мне о нем, об Александре Одоевском. Я знаю, ты не обидишься – это первый человек, который мне ближе тебя: то родственное чувство, что соединяет нас с тобою, между ним и мною настолько сильно, что мы часто предупреждаем мысли друг друга (еще представь: с ним, как и с тобою, мы всегда говорим только по-русски). И кроме этого, что могло бы оставить наши отношения такими же, как между тобою и мною, во мне необъяснимым образом возникло то, что обыкновенно называют любовью – жажда слиться с ним не одной силой мысли, полностью, стать его частью. Я замужняя женщина, он тоже несвободен, мы добровольно обрекли себя на страдания без малейшей надежды, мы не пытались даже как-то противостоять этим чувствам…
Постарайся понять меня – если не у тебя, то где мне искать понимания? Ты всегда был самым близким мне другом, ты единственный, кроме семьи моей, кому я смогла открыться, наконец, я люблю тебя, как родного брата – думаю, надежда моя не совсем бесплодна?
В своем счастии пополам со страданием я иногда забывала о тебе – да, как ни стыдно мне писать об этом, забывала, лишь обращаясь к Господу, я всякий раз упоминаю имя твое среди моих братьев, Миши и Дениса.
Как отрадно, что я смогу просить твоего прощения, смогу увидеть тебя, обнять – быть может, в последний раз. Как здоровье твое поправится, ты сразу же отправишься в Петровский завод, первая остановка твоя, по моим подсчетам, придется на Михайловскую станцию. Узнав о дне твоего отправления, я последую туда и, если Богу то будет угодно, мы встретимся. Это обстоятельство дает мне надежду и на возможность встречи с ним; если все будет благополучно, мы съедемся у городской заставы и вместе последуем к тебе. Я много говорила ему о тебе, он заочно полюбил тебя, как брата – пожалуйста, прими и ты его по-дружески. Узнав этого человека, я уверена, ты также всею душой полюбишь его.
Пока же я буду молиться о приближении дня нашей встречи и, прежде всего, о скорейшем твоем выздоровлении. О состоянии духа твоего можно не беспокоиться? – известие о решении Софьи здесь будет много лучше общих фраз. Сейчас тебе главное – восстановить силы, прежде всего, физические, а чтобы упасть духом еще нужно постараться, не правда ли?
На сем попрощаюсь с тобою, дорогой брат, будь уверен в неизменной любви и преданности названой твоей сестры Евдокии.
V
Пустое – искать забвения даже в таком прекрасном явлении, как падение снега, хотя тому способствует и неизменное движение перед глазами, и состояние души, что стремится найти если не покоя, то хотя бы временного забытья. Часто с бесплодною надеждой, она обращается за ним ко всему, что, как ей кажется, способно дать его. Но если и обретает, то забвение это вскоре прерывается – или ею самой, словно приходящей в себя от какой-нибудь внезапной отрезвляющей мысли, или каким-нибудь посторонним словом или движением. Нельзя сказать, что из этого лучше, только не было более неподходящего времени для звонка в дверь, чем теперь, когда так хотелось перечитать только что созданное стихотворение.