пользуюсь возможностью еще раз благодарить тебя за поддержку, за неоценимую помощь, что ты оказываешь мне. Я непременно передам посылку доброму твоему дядюшке Лореру – среди вещей Рунского она дойдет быстрее и вернее, чем обыкновенною почтой. Как бы мне ни хотелось сейчас увидеть тебя и еще раз поблагодарить, боюсь, что в ближайшие дни это будет никак не возможно, и потому я попрощаюсь с тобою до будущего воскресенья».
Взяв письмо и поклонившись, Ефим собрался было идти, но Евдокия, которой внезапно пришла мысль, тут же радостно забившаяся в ней неожиданной надеждой, остановила его. «Могу я попросить тебя?» – обратилась она к Ефиму. – «Все, что прикажете, Евдокия Николаевна», – бодро ответил тот, проникшийся симпатией к доброй барыне. – «Нет, это не приказ, Ефим, а моя к тебе просьба. Подойди сюда, – проговорила Евдокия и слегка посторонилась, показывая на окно, – видишь дом напротив? Флигеля его отсюда не видно, он за углом, но ты, я вижу, человек сообразительный – разберешься». – «Спасибо, Евдокия Николаевна, – немного смутился Ефим, – а флигелек-то я этот знаю: как суббота, так Александру Осиповну сюда отвожу – на вечера к князю Одоевскому». – «К князю Одоевскому… – невольно повторила Евдокия, не в силах скрыть радости в голосе и взгляде, который поспешила отвести к окну, – ты знаешь князя Одоевского?» – «Как не знать, Евдокия Николаевна, – добрый он барин, щедрый: бывало, сразу после театра барышню привезешь – голодный, простите, как волк. Он всех нас на кухне соберет, накормит. И вообще князь Одоевский всегда добр ко всем и приветлив. Вот как вы, барыня». Евдокия не стала прятать невольной улыбки – ей отчего-то совсем не хотелось таиться от этого простого, бесхитростного человека. К тому же, любое упоминание о Владимире, даже такое, казалось бы, случайное, она готова была принимать как добрый знак, как благословение.
Достав из шкатулки, стоящей на каминной полке, небольшой ключ и отперев один из ящиков секретера, Евдокия достала запечатанный конверт, давно дожидавшийся отправки – с отъездом Лизы ей некому было доверять передачи писем. Остальные служанки Мурановых неприязненно относились к ней и могли рассказать Павлу, а посылать кого-то из своих людей Евдокия опасалась – дворовым Ланских, как соседям, все они были хорошо знакомы. Поэтому неожиданная возможность передать это письмо так обрадовала ее.
«Отдашь князю Одоевскому лично», – произнесла она. И тут взгляд ее упал на лежащий на столе листок с профилем и стихотворением. Немного подумав. Евдокия обернула его вокруг конверта и, торопливо подписав карандашом: «Пятого, на рассвете, у Петропавловки», подала Ефиму. «Только, будь добр, чтобы никто не увидел, – произнесла она, – и, как передашь, сюда возвратись». – «Будет исполнено», – выходя, произнес Ефим, и его твердый голос странно отдался в Евдокии какой-то не вполне осознанной уверенностью, что как это, так и все, на что она надеется, непременно будет исполнено.
* * *
Одоевский неохотно спускался вниз по лестнице. Он почти закончил переписывать «Пиранези» для «Северных цветов» – уже завтра следовало отправить рукопись Пушкину или Плетневу, и во второй раз за это утро его отвлекают. Наверняка, вновь по какому-нибудь нестоящему делу.